Злое железо

– Там он, Агусий, – тихо сказал богун, – в камне. Он замковый камень в себе носил все это время, потому и жил так долго. А теперь настала пора вернуть жизнь, вот он и вернул, как полагается, да заодно и от ноши избавился. Нелегко это – нести лишнюю жизнь. Что ж, мы, богуны, сделали все, что могли, теперь настала ваша очередь. Твоя, лирник Авдей, и твоя, первоженщина. Сумеете назвать Бога по имени – станет Камень каким был когда-то, единым целым. Все наши боги – избранные и неизбранные, забытые и ныне почитаемые – сольются в изначального единого Бога, злое железо наземь падет, станет безвредным, хотя злобу и затаит, а мир наш повернется на правильную дорогу. Если не сумеете – значит все было зря. Ну а мне пора, ухожу я от вас. Кончается время многобожия, кончается и время богунов. Последнее мое дело – это Агусия схоронить, а место мне должен Истинный Бог указать. А до того идти мне по миру с Агусием на руках, пока не выполню его последнюю волю. Что будет потом – сам не знаю. Как знать, может быть, в новом мире и мне отыщется местечко. Пожить еще хочется, чего уж тут лукавить. А теперь – прощайте, с кем-то еще увидимся, а с кем-то уже нет.

Он поднял тело Агусия и неторопливо пошел через поле к дальнему, пока что еще черно-белому лесу, лишь слегка сбрызнутому зеленой весенней дымкой.

Глава 13 Истинное имя

Имя, скажи мне имя!

Имя я знал, да забыл,

В полдень моей гордыни,

В полночь моей судьбы.

А. Молокин. Имена

Богун удалился. Ушел. Без него мы почувствовали себя брошенными, словно малые дети в чужом городе. Казалось бы, и знакомы-то мы недавно, а вот – неуютно стало и страшно. Левон с Агусием были старшими, мне казалось, что они знают об этом мире то, что никому из нас знать не дано, и, наверное, так оно и было. Ни я, ни мои спутники никогда не имели дело с богами, по крайней мере мне с ними без посредников общаться не приходилось. Да и с посредниками, честно говоря, тоже. Хотя, может быть, именно это и было неправильным, может, с Богом и следует общаться напрямую, без посредников. Честно говоря, я никогда об этом не задумывался, как и большинство моих знакомых. Бог есть, но он где-то далеко, хорошо, что он есть. Бог для нас был чем-то вроде страховки на случай, если жизнь не удалась. Я не был безбожником, ведь неверующих поэтов не бывает, но и религиозным человеком меня назвать было никак нельзя. И вот теперь меня, провинциального барда Авдея, лирника-дорожника, как упорно называли меня богуны, оставили один на один с этим миром, с проблемами, с его неупокоенным железом и его многочисленными, так и не повзрослевшими богами. На языке Гонзы с Гинчей это, кажется, называется «подставили». Подставили по полной программе!

Все молча смотрели на меня. Гонза со старшим сержантом Голядкиным с ожиданием и уверенной надеждой: мол, не трухай, старик, и все будет путём! Костя – ободряюще и немного, как мне показалось, иронично, наверное, он больше полагался на свой героизм, чем на мои способности. Хотя чем может помочь героизм при разговоре с Богом? Может быть, Костя просто мне завидовал, кто его знает?

Я взглянул на Женщину, и она ответила взглядом, в ее глазах я прочитал участие и, что было немного непривычно, – жалость. Словно я был каким-то комсомольцем-добровольцем или мальчиком-царевичем, обреченным быть невинно убиенным, честное слово!

Остальные всем своим видом демонстрировали что-то вроде – типа, ты, Авдей, начинай полегоньку, а уж мы подпляшем. Уж мы-то не подведем, а что будет с тобой – это уж не от нас зависит, но ты на всякий случай мужайся, раз такая тебе выпала планида. В случае чего братки с героями скинутся и тебе памятник поставят. С ангелами ошуюю да одесную и гитарой на коленях.

Я посмотрел в поле и обнаружил, что богун Левон пропал из вида. Было вокруг очень тихо, только какая-то неугомонная птаха все повторяла и повторяла одну и ту же чокающую фразу, словно пыталась дочирикаться до окружающих, а скорее всего до подружки, жизнь-то продолжалась, и никакое злое железо не могло уничтожить ее окончательно.

Стало жарко. Солнышко припекало совсем не по-весеннему, и я скинул куртку. Оказывается, утро давно кончилось, был полдень, и Божий Камень висел в теплом, чуть вздрагивающем воздухе, словно язык в тихом до поры колоколе неба.