Злоключения добродетели

«Вы прекрасно понимаете, – сказал мне Рафаэль, – что в этой дикой глуши, куда привела вас ваша злополучная звезда, все попытки сопротивляться бесполезны. По вашим рассказам, вы пережили немало бед, и это так, однако наихудшее из испытаний для девушки целомудренной пока отсутствует в списке ваших злоключений. Нормально ли оставаться девственницей в вашем возрасте? Это своего рода чудо не может больше продолжаться... Взгляните на своих товарок, они тоже сначала ломались, но, когда поняли, что у них нет другого выхода, кроме как обслуживать нас, а непослушание грозит им дурным обращением, в конце концов смирились со своей участью; вы докажете свое благоразумие, если сейчас же последуете их примеру. На что вы можете рассчитывать, Софи, как вы можете защитить себя в подобной ситуации? Вспомните о вашей беспомощности. По вашему собственному признанию, у вас нет ни родных, ни друзей, вы одна в пустыне, без всякой поддержки, отверженная всем миром, в руках четверых распутников, которые вовсе не намерены вас щадить; к кому вы обратитесь за помощью, не к тому ли самому Богу, к которому вы только что взывали с таким рвением, а он лишь пользуется вашим пылом, чтобы еще вернее заманить вас в ловушку? Таким образом, вы видите, что не существует силы – ни божественной, ни человеческой, – которая была бы способна вырвать вас из наших рук, не надейтесь на чудо, оно не сохранит далее предмет вашей гордости – девственность, никто и ничто не спасет ее, и вы во всех возможных смыслах станете объектом удовлетворения самых невообразимых фантазий нашего сластолюбивого квартета. Так раздевайтесь же, Софи, будьте сговорчивы и послушны – и мы будем к вам снисходительны; проявите строптивость – рискуете вызвать наше недовольство, и тогда вам предстоит испытать весьма жесткое обращение, при этом вы все равно не будете избавлены ни от наших диких выходок, ни от нашей невоздержанности».

Я почувствовала, что эти страшные речи лишают меня всякой надежды. Но утопающий хватается за соломинку, и я решила прибегнуть к последнему средству, подсказанному мне сердцем. Я бросилась в ноги Рафаэлю, умоляя его не злоупотреблять моим положением; мои горькие слезы оросили его колени. Я вспомнила самые волнующие слова, вложив в них всю душу; но, увы, я еще не знала тогда, что зрелище чужих слез имеет особую сладость в глазах развратников, и то, чем я пыталась разжалобить этих чудовищ, только еще сильнее их воспламенило... Рафаэль пришел в бешенство:

«Займитесь этой оборванкой, Антонин, и чтобы через секунду она предстала перед нами во всей своей наготе. Преподайте ей, что таким людям, как мы, неведомо сострадание».

Антонин хватает меня своей сухой рукой и, изрыгая страшные проклятия, в мгновение ока срывает с меня одежду.

«Прекрасное создание, – восхищенно проговорил Жером, – разрази меня гром, если за последние тридцать лет я видел кого-нибудь красивее».

«Минуточку, – перебил настоятель, – не забывайте о наших обычаях. Ведь вы знаете, друзья, церемонию посвящения в члены нашего общества: пусть же она пройдет все ступени, не минуя ни одной. Три других женщины, как у нас принято, будут держаться рядом, предупреждая или подогревая наши желания».

Вокруг меня образуется круг, я стою в середине, и в течение двух часов четверо развратников разглядывают и ощупывают мое тело, а я от каждого выслушиваю то похвалу, то хулу.

Позвольте же, сударыня, – залилась краской наша очаровательная рассказчица, – избавить вас от описания непристойных подробностей этой первой церемонии. Пусть ваше воображение дорисует картину того, как сладострастие кидало четверых монахов от меня к моим товаркам, как они нас сталкивали, сравнивали наши прелести, как постыдно их обсуждали. И это все будет весьма бледным представлением о начале этой оргии. Это была скромная прелюдия по сравнению с будущими ужасами, жертвой которых мне предстояло стать.

«Итак, – провозглашает Рафаэль, чьи желания настолько распалены, что он уже не в силах с ними совладать, – настал час совершить жертвоприношение. Готовьтесь, друзья мои, пусть каждый насладится с ней своим излюбленным способом».

Негодяй ставит меня на софу в позу, благоприятствующую его отвратительным вкусам, Антонин и Клемент меня держат. Рафаэль подходит сзади и, чисто по-итальянски и по-монашески, удовлетворяет себя, оставляя меня девственницей.

О, вершина распутства! Можно с уверенностью утверждать, что каждый из этих четверых гнусных людей словно искал славу в том, чтобы тем или иным образом оскорбить естественные законы природы.