Злые пьесы

Она: Представляешь, захожу я в лавку, а она уже там — стоит и распинается про то, какая тяжелая у нее была операция…

Он: Эта хижина, где у него сауна — понимаешь, она наполовину из кирпича…

Она: Ну, я долго все это выслушивать не стала, сказала, что очень спешу и попросила, чтобы меня поскорее обслужили.

Он: А это значит, что он должен был представить проект и испросить специальное разрешение.

Она: А под конец я еще сказала: «И вообще не понимаю, зачем поднимать столько шума из-за какого-то аппендицита…»

Он: Так что если я на него заявлю — придется ему свою сауну снести.

Она: А в ответ эта дура — представляешь, она так возмутилась, и все из-за того, что я не захотела слушать про ее аппендикс — мне и заявляет: «Между прочим, от этой операции уже не один пациент умер».

Он: Умер? Кто умер?

Она: Франц-Карл, ты меня совсем не слушаешь?

Он: Почему же, конечно, слушаю. И если я на него заявлю, сауне его хана.

Она: А я ей и говорю, мол, вам беречь себя надо, мне ли не знать, что такое тяжелая операция. А сама этой мерзкой бабе так прямо в рожу бы и заехала. Хочешь еще кусок орехового торта?

Он: Да, пожалуйста…

Она кладет ему еще кусок торта.

Он: А еще меня ужасно раздражает, что, когда они выгуливают своего жирного пуделя, тот постоянно срет на нашей дорожке

Она: Франц-Карл, я бы не хотела, чтобы ты столь стремительно приспосабливал свою речь к жаргону наших соседей.

Он: Повсюду это собачье говно валяется.

Она: Я всегда тебе говорила: надо чем-нибудь побрызгать, какой-нибудь химией, чем-нибудь едким, чтобы эта псина раз и навсегда отучилась.

Пьют кофе.

Он: Как нам хорошо жилось, как замечательно.

Она вздыхает.

Он: Так нет же! Обязательно появится какой-нибудь склочный тип, психопат какой-нибудь, и все испоганит.

Она: А я тебе говорю, это не один он, она по меньшей мере ему не уступит. Живет на одних овощах и фруктах, фигуру, видите ли, бережет. А что ей там беречь-то, вот я тебя как мужчину спрашиваю, скажи, есть у нее фигура?

Он: Ну-у-у…

Она: Что ну, что ну! Тощая, как доска! И пудель ее при ней! Скажите, пожалуйста, фифа какая выискалась! Полгода назад, когда я на кофе ее как-то пригласила, она мне тут рассказывать начала, что она вообще чуть ли не из благородного дома. Я еле удержалась, чтобы прямо в лицо ей не расхохотаться. Мне ли не помнить, как она однажды с Майхоферами из-за места на стоянке сцепилась, я такой ругани отродясь не слыхивала. Так значит, говоришь, фигура у нее хорошая?

Он: Да нет, ты права, она слишком худая.

Она: А мне кажется, что она все равно тебе нравится! А красится как! Вот это, наверное, тебя и нравится. Размалевана как шлюха!

Он: Вот и я о том же. Старовата она уже, чтобы так мазаться.

Она: Сегодня утром, в лавке, ты бы на нее поглядел.

Он: Ты, кстати, проволоку купила?

Она: Какую проволоку?

Он: Я же тебя просил, не далее, как сегодня утром, я попросил тебя купить моток цветочной проволоки.

Она: Зачем тебе сейчас цветочная проволока?

Он: Я и это тебе сказал: для роз.

Она: Ничего ты мне не говорил.

Он: Ты забыла.

Она: Как я могла забыть, если ты ничего не говорил?

Он: Конечно, ну а если я сказал, значит, ты забыла.

Она: Да, но на сей раз все было так, как я говорю, Франц-Карл. Ты не всегда бываешь прав.

Он: Я никогда не бываю прав. Ты всегда и во всем мне перечишь.

Она: Прошу тебя, прекрати со мной спорить.

Он: Как мне теперь быть без цветочной проволоки?

Она: Никуда она не денется, твоя проволока, — завтра купим.

Он: Но она нужна мне уже сегодня.

Она: Сегодня что-то новое начинать все равно уже поздно.

Он: Ты еще будешь меня учить, когда и что мне начинать?

Она: Послушай, я и так во всем тебе уступаю.

Он раздраженно передергивает плечами. Оба пьют кофе.

Она: Как тебе торт?

Он: Отличный торт.

Пауза.

Он: Сколько мы уже здесь живем? Лет двадцать?

Она: В марте будет двадцать два.

Он: Двадцать два года. И ведь до этого — никаких проблем, никаких склок с соседями.

Она: Ну-ну, — вспомни хотя бы старика Хаузера. Как он вдруг ни с того ни с сего потребовал, чтобы мы починили ему забор.

Он: Ну, он же был ненормальный. Совсем уже не в себе, старческий маразм и вообще, — нет, он был просто ненормальный.

Она: А что, этот Энцингер по-твоему нормальный? Взрослый человек среди бела дня прячется за туями и кричит соседям «Жо…»

Он: Ну конечно, это ненормально. Хулиганство недоразвитого мальчишки. Но такие люди могут представлять большую опасность. За ними следить надо.

Пауза. Издалека раздается звук пилы. Оба привстают.

Он: Орех!

Она: Наш грецкий орех?

Он: Это он в отместку за абрикос. Ну ладно. Если бы он абрикос стерпел, все бы уладилось, мы были бы квиты, — но теперь он у меня попляшет, теперь я на него точно заявлю.

Она: Прошу тебя, Франц-Карл, не волнуйся ты так, было бы из-за кого!

Он: Он у меня еще увидит, он у меня свою сауну мигом снесет.

Занавес