Злые вихри

-- Когда прошелъ первый бредъ, когда, помнишь, ты узжалъ на дв недли изъ Снжкова, я оглянулась, я обо всемъ, обо всемъ передумала... Я хорошо поняла тебя, и ужаснулась за наше счастье. Я знала, что если соглашусь: ухать съ тобой за границу, то все кончится очень скоро. Что-жъ? Я позора что ли испугалась? или того, что ты меня бросишь? Я знала, что насъ ждетъ проза, самая ужасная проза и въ конц-концовъ бдность. Ну, а твое счастье съ прозой и бдностью -- несовмстимо.

-- Поэтому надо было бросить меня, какъ собаку, а самой превратиться въ grande dame, продавъ себя... такому человку!..

-- Положимъ, въ конц-концовъ твоя жена согласилась бы, на разводъ, положимъ, мы нашли бы возможность обвнчаться... Что-жъ было бы дальше? Мы превратились бы въ супруговъ, не обезпеченныхъ и въ то же время вчно стремящихся къ поэзіи, красот, роскоши. Въ конц-концовъ мы только бы измучили, истерзали другъ друга. Можетъ быть наша любовь и не умерла бы, я думаю даже, что н;ъ, но умерло бы счастье этой любви, и она превратилась бы въ жалкаго больного уродца, надъ которымъ бы мы вчно терзались, отравляя себя и доходя до отчаянія... Ну, скажи же мн, что это только мои фантазіи, что въ моихъ словахъ нтъ правды!

-- Если въ нихъ правда, мы съ тобою очень жалкіе люди.

-- Можетъ быть; но разъ мы таковы, что-жъ тутъ длать! Да и не унижай себя напрасно. Настоящій художникъ, такой какъ ты, все же выше самаго великаго мщанина! Но, вдь noblesse oblige... злая завистливая волшебница является со своимъ роковымъ подаркомъ, и этотъ ея подарокъ родившемуся художнику -- вчная жажда и голодъ, вчная неудовлетворенность души, погоня за убгающимъ счастьемъ. Или ты забылъ, какъ плъ мн про это въ Снжков? Да я-то помню, я никогда не забуду этой твоей легенды. Ты довелъ меня до слезъ тогда! почти до припадка этою своею легендой. И я поняла, тебя слушая, до какой степени ты несчастенъ, и я поклялась тогда дать теб сколько можно счастья... я навсегда отдалась теб съ той минуты.

-- Ты бредишь, Алина, или жестоко издваешься надо мною...

Она покачала головой и еще крпче сжала его руку.

-- Такъ зачмъ же ты ушла отъ меня, зачмъ заставила прожить эти тяжкія шесть лтъ, зачмъ умерла для меня и до сегодня не вставала изъ гроба?

Въ его словахъ прозвучала такая боль, что и у нея защемило сердце.

-- А вотъ именно для того, чтобы могъ настать сегодняшній день,-- такимъ ласкающимъ шопотомъ говорила она:-- этотъ день не могъ наступить раньше, поэтому я и не звала тебя... Только теперь я всего достигла, теперь я могу быть поэзіей твоей жизни...

Ея голосъ дрогнулъ, изъ глазъ брызнули слезы.

Онъ глядлъ на нее какъ безумный.

-- Миша, ихъ нтъ, этихъ шести лтъ... Наше время вернулось, только я спокойна теперь за будущее... я твоя, какъ всегда... и ты одинъ для меня въ мір... теб холодно -- я согрю тебя, ты усталъ -- отдохнешь у моего сердца... Миша, жизнь моя, или ты ужъ не вришь мн... или ты ужъ меня не любишь?!

-- Если ты лжешь... все равно -- лги, только не дай мн проснуться!

Онъ привлекъ ее къ себ, впиваясь въ губы прежнимъ безумнымъ поцлуемъ.

-- Peut-on entrer?-- послышался за дверью громкій, скрипящій голосъ!

Они вздрогнули, быстро отстраняясь другъ отъ друга.

Они оба совсмъ даже забыли о самомъ существованіи этого человка. Но онъ о себ напомнилъ.

Онъ вошелъ красный, потирая руки, отвратительно осклабляясь и сверкая вставными зубами.

-- А, Михаилъ Александровичъ, ch`er cousin, вотъ и вы, наконецъ, въ нашемъ гнзд... По лицу вижу, что вамъ хорошо намылили голову... Алина на это мастеръ!-- проскриплъ онъ.

XIX.

Аникевъ поднялся при этихъ словахъ и съ дрожью отвращенія отвтилъ на крпкое пожатіе красной и холодной руки князя. Онъ чувствовалъ себя въ положеніи уставшаго нищаго, заснувшаго по дорог возл канавы. Въ яркомъ сн привидлись ему вс райскія утхи. Онъ входилъ, по пышнымъ коврамъ, въ пиршественный залъ, полный неземной музыки и благоуханій. Онъ ужъ ощущалъ вкусъ сочныхъ блюдъ и чудныхъ напитковъ... И вдругъ ударъ грома надъ его головой -- онъ очнулся и видитъ, что во время сна свалился въ канаву, что барахтается въ зловонной, отвратительной тин.

Не разъ, въ мучительныя, лихорадочныя ночи, на Аникева наплывали самые безобразные кошмары; но всякій ужасный кошмаръ былъ пріятенъ въ сравненіи съ тмъ, что случилось.

Сразу все замерло: ни страсти, ни ревности, ни злобы -- ничего не осталось, кром ощущенія гадливаго ужаса -- и къ этому самодовольному уроду, сверкавшему предъ нимъ вставными зубами, и къ Алин -- уже спокойной, ласково небрежной и скучающей, а прежде всего -- къ самому себ.

И въ то же время онъ старался внимательно, соображая, слушать болтовню «la b^ete», отвчать ему, и въ свою очередь задавать ему вопросы. Только онъ былъ неестественно блденъ, только глаза его поминутно вспыхивали, а то никакому самому тонкому наблюдателю не пришло бы въ голову, что въ сердц этого лниваго и насмшливо бесдующаго человка кипитъ цлый адъ.

Алина время отъ времени бросала на него мгновенные, тревожные взгляды; но онъ ея не замчалъ, хоть и глядлъ на нее и переговаривался съ нею.