Змеи и серьги (Snakes and Earrings)

– Ладно, без разницы, – говорю. Разделяю расческой его волосы на пряди и принимаюсь кисточкой наносить осветлитель. Половины тюбика пока хватит… конечно, только волосы перекрасить – это не сильно поможет, но, думаю, сейчас придется менять хоть то, что можно. Сбрызнули мы Аме волосы закрепителем, феном высушили – все, они из рыжих в блондинистые превратились. Вспоминаю – мне как-то раз парикмахер сказал: если цвет волос радикально меняешь – вот как с рыжего на пепельный, – надо предыдущий цвет очень-очень тщательно вытравлять. Так что смешиваю вторую половину тюбика – и все по-новой, от начала до конца, пока волосы Амы совершенно не побелели. Я их заново посушила феном, пока жесткими не стали, и только потом пепельную краску нанесла. Ама, наверно, и вправду сильно спать хотел – все время носом клевал. Поневоле признаюсь – немножко жалко мне его было, но, черт, это для его же блага! Отмучилась наконец я с краской, голову его пленкой целлофановой обернула… а он улыбается и смотрит на меня этак рассеянно.

– Спасибо, Луи, – говорит.

Пару секунд сомневаюсь – может, все-таки стоит ему ту статью показать? Решаю – нет, не стоит. Иду в ванную – руки мыть.

– Как думаешь, теперь я хоть за сколько-нибудь симпатичного парня сойду?

– А я никогда и не говорила, что ты страшненький, – отвечаю, высовываясь из ванной.

Ама смеется:

– Знаешь, ты только скажи – я ради тебя хоть наголо обреюсь. Захочешь, чтоб я тебе соответствовал, – я по-мажорски выпендрюсь. Да ты хоть кожу меня заставь осветлить, если тебе смуглая не нравится, – я без слова сделаю!

– Да ладно, Ама.

И никакой он не страшненький. В смысле, да, правда, взгляд у него всегда грозный, а это местами нервирует, но в общем и целом, я бы сказала, он скорее в категорию симпатичных попадает. Хотя… с таким количеством татуировок и полной мордой пирса – нет, наверно, так сразу и не скажешь, красивый он или нет. Честно, вот не знай я его, увидь я его случайно на улице, точно подумала бы – это ж надо, хорошенький мальчик, и так себя изуродовал! Только я понимаю, как он себя ощущает. Мне ведь тоже хочется, чтоб люди сразу видели, как я из толпы выделяюсь. Иногда думаю – если солнечный свет озарит все-все в этом мире, я уж точно исхитрюсь превратиться в тень!

Минут так через десять после того, как я краску нанесла, Ама ерзать стал и спрашивать каждую минуту – ну что, все уже? Наверно, мне бы его пожалеть хоть немножко стоило, но я тогда только об одном думала – мельчайший намек на рыжину с волос его убрать. Короче, по итогам я эту краску у него на голове больше получаса держала. Сняла наконец с него пленку, волосы пальцами стала ерошить.

– Ты что делаешь? – Ама спрашивает.

– Даю доступ кислороду. Контакт с воздухом помогает краске лучше впитаться.

Проверяю, значит, краску… хорошо легла, ярко и ровно.

– Порядок, – говорю. Протягиваю ему большое полотенце.

– Ладно, – отвечает Ама и шлепает в ванную. Жду, когда он мыться закончит, а пока что снова статью ту газетную просматриваю. Внушаю, внушаю себе – нет, не мог это быть Ама, и сама себе удивляюсь – да с чего я вообще из-за этого так задергалась, он же мне даже нравится не особо!

Тут Ама выходит из ванной. Укладываю ему волосы. Он на меня в зеркало смотрит, ресницами хлопает и улыбается.

– Прекрати немедленно, – говорю. – Выглядит унизительно. – Он пожимает плечами. Оборачивается ко мне. Теперь у Амы волосы – чистейшего, шикарного пепельного цвета, даже следа рыжеватого не осталось.

– И вот еще что, Ама… с завтрашнего дня ты будешь ходить в рубашках. С рукавами.

– С чего вдруг? Жарко еще.

– Цыц ты! Тебя из-за безрукавок твоих все нормальные люди за бандита принимают.

– Ну, если так… – бурчит малость обиженный Ама.

Я любой ценой должна была его заставить татуировки эти прикрыть. Очень уж они заметные – кто знает, может, копы ничего про них не сказали по своим каким-то причинам. А может, я просто слишком бурно реагирую и уже между строк читать пытаюсь.

Без разницы. Главное – удалось-таки мне его уболтать. Выглядел он, конечно, от всех моих стремительных наездов абсолютно ошалело, зато закивал и сказал:

– Ладно, я тебе обещаю.

А потом обнял меня крепко, прижал к себе и шепчет:

– Для тебя – что захочешь, Луи.

Во-от. Тащит он, значит, меня в койку, а я все думаю – нет, ну совершенно не тянет он на убийцу! Говорю себе – все в порядке, Ама просто шут, идиот, ему только и надо – быть со мной рядом и смеяться. Легли мы в постель, он футболку на мне задрал и к соску моему присосался. Через какое-то время чувствую – все, перестал, а дышит уже глубоко, ровно… Одернула я футболку, свет выключила, легла, закрыла глаза. И тогда, в темноте, поняла вдруг, что молюсь, хотя кому – и сама толком не знаю.

Минута-другая – и я погружаюсь в сон.

На следующий день проснулась я где-то часов в двенадцать, телефон разбудил.