Змей и жемчужина

Наступило неловкое молчание. Я подумала, не стоит ли мне вернуться в кухни, однако он не говорил, что я могу идти, и я подумала, что благоразумней будет не двигаться с места. Это было всё равно, что стоять перед свернувшейся змеёй. Его отец походил на рассерженного фыркающего быка, и, завидев его, я чувствовала, что надо бежать со всех ног. Но перед замершей змеёй надо было тоже замереть и не двигаться, покуда тебе не скажут, что можно.

— Новобрачная становится настоящей женой. — Он посмотрел на дверь, за которой скрылись Лукреция и её муж. — Святой отец будет мною недоволен.

«Тогда зачем?» — подумала я, но мне хватило ума не задать свой вопрос вслух. Я понятия не имела, для чего молодому кардиналу Борджиа понадобилось мыслить вслух в присутствии служанки — возможно, ему стало грустно, когда он увидел, что его младшая сестрёнка вот-вот станет взрослой женщиной. Но если князь церкви снисходит до того, чтобы думать вслух в твоём присутствии, это вовсе не значит, что ты должна что-то отвечать.

Его глаза встретились с моими, как будто он услышал мой невысказанный вопрос.

— Мне трудно хоть в чём-либо отказать сестре, — сказал он. — Сфорца — осёл, но, если она его хочет, она его получит. — Его белые зубы блеснули в улыбке. — Само собой, если он нынче не будет с нею нежен, я перережу ему горло.

Я не знала, что можно на это сказать.

— Святой отец будет во всём винить мадонну Джулию, — услышала я свой голос. — Это ей он поручил проследить, чтобы нынче ночью они не сошлись.

— Тебе нравится мадонна Джулия? — спросил он, но без особого интереса. Его глаза снова заглянули в мои.

— Да.

— Она похлопает глазами, и он её простит. — Чезаре явно не питал никакого интереса к Джулии Фарнезе. — Если бы святой отец поел сегодня устриц и павлина, он бы понял, что у неё просто не получится помешать им сойтись.

Я почувствовала, как в моей душе тёплой волной разливается гордость.

— Возможно, святому отцу следует винить меня, ваше высокопреосвященство.

— Ты повариха?

— Да. — При других обстоятельствах я бы потупила взор и сказала, что всё приготовил Марко. Но Чезаре Борджиа смотрел так, что невозможно было не сказать правду.

Он выступил вперёд, всё ещё похожий на ещё одну ночную тень. Его глаза невозмутимо оглядели меня, и я подумала: «Хоть бы он не заметил жилки, бьющейся у меня под горлом».

— Повариха, — задумчиво сказал он. — Что ж, ты не уродина. И, по-моему, справедливо, что если ты воспламеняешь желание, ты должна его утолить.

У меня пересохло во рту.

— Но поссет для мадонны Лукреции, — с трудом проговорила я.

Его пальцы сомкнулись на моём запястье, точно браслет от кандалов.

— Забудь про поссет.

Он даже не спросил моего имени, когда отпустил своего страшного телохранителя и повлёк меня в ближайший покой. Ему не хотелось знать моё имя, и мне, по правде сказать, не хотелось, чтобы он его узнал. В комнате горела одна оплывшая тонкая свеча, и ещё там был стол красного дерева, инкрустированный золотом, и два движущихся к нему тела, и имена были не нужны.

Он одним широким жестом смел всё со стола и посадил меня на него ещё до того, как я услышала, как что-то хрупкое и явно дорогое упало и разбилось об пол. Когда он завладел моими губами, в его поцелуе не было страсти, а было только спокойное любопытство — он как бы пробовал меня на вкус, и я тоже пробовала на вкус его губы, словно соус с ложки. Я почувствовала острый привкус устриц, мускусный аромат трюфелей, икры, розового вина и засахаренных цветов, и его стройное тело тесно прижалось к моему. Я проводила свои дни, потея над горящими очагами и заглядывая в разогретые духовки, и всё равно мне было так холодно — неприступная мадонна кухонь, которую интересовала одна только работа. Даже когда Марко приходил ко мне, его чресла воспламенял выигрыш в карты или удачное пари, а не я сама.

Мне надоело всё время испытывать холод.

Чезаре Борджиа положил ладонь на моё обнажённое плечо, с которого сполз рукав, и я почувствовала, как кровь забурлила во мне, словно кипящее вино. Я закрыла глаза, прижалась носом к ямке под его горлом и зарылась руками в его волосы. Его ладонь легла на моё голое колено под юбкой, скользнула по моему бедру, откидывая юбки прочь. Я стянула камзол с его худых плеч, и он схватил мои запястья, уложив меня спиной на стол. Он нарочно раскинул в стороны мои руки, пригвоздив их к столу всей своей тяжестью.

— Посмотри на меня, — велел он, но я и так на него смотрела. Почему бы нет? Сын Папы был красив в свете свечи, его кожа казалось янтарной, а его глаза были черны, как смола.

— Странно, — сказал он. — Чаще всего они на меня не смотрят. Я их пугаю.

Я обвила его талию ногами.

— Вы не пугаете меня, ваше высокопреосвященство. — Ложь, ложь, ложь, но мне всё равно хотелось на него смотреть.

— А должен бы пугать. — Он по-прежнему всей своей тяжестью налегал на мои запястья, делая мне больно. Внезапно он поднял голову, словно прислушиваясь к какому-то вопросу, которого я не слышала, а потом пожал плечами и начал.

ЛЕОНЕЛЛО