Змей и жемчужина

— Лежите! — крикнул Бартоломео. — Лежите, синьорина, и не высовывайтесь! — Сам он торопливо открывал ближайший сундук, ища в нём так тщательно запакованные мною ножи, и я стала искать то же. До меня донеслись вопли других женщин и омерзительная каркающая речь французов, царапающая слух, словно проволока, и мне захотелось иметь в руке нож. Я слышала, как капитан стражи мадонны Джулии всё ещё выкрикивает приказы, потом его крики перешли в какое-то бульканье, и, даже не зная, удар какого оружия заставил его замолчать, я поняла: он захлёбывается своей собственною кровью. — Ложитесь! — крикнул Бартоломео, толкая меня вниз, но тут в повозке вдруг стало темнее — через задок, ловко, как обезьяна, внутрь залезал французский солдат.

Увидав меня, он ухмыльнулся и сказал что-то на своём ужасном французском наречии, так что его язык двигался у него во рту, как у змеи. Снаружи по-прежнему неслись истошные вопли, и в моей голове они смешались со всеми ужасными слухами, которые я слышала о французской армии. О том, как они сжигают церкви, полные молящихся монахинь, как раскалывают черепа младенцев об алтари, как насилуют женщин, а потом отрезают у них пальцы, чтобы снять кольца...

Бартоломео отчаянно бросился на солдата с голыми руками, но француз наотмашь ударил его тыльной стороной руки, и он упал на дорогу. Снаружи, отражаясь на солнце, блестели доспехи, солдаты спешивались, они были везде, и я, уже ни на что не надеясь, снова запустила руки в сундук, но мои ножи, мои заострённые вертела и иглы для шпигования — все они выскользнули из моих вспотевших пальцев. Я бросилась на француза, пытаясь поцарапать его ногтями, но он и меня ударил наотмашь тыльной стороной руки по лицу, и без того опухшему и чёрному от огромного синяка, и от этого удара у меня перед глазами заплясали искры. Как сквозь туман я почувствовала, как грубая рука хватает меня за волосы, волочит по дну повозки, ощутила под коленями задок повозки и рухнула в дорожную пыль.

Половина служанок из задней повозки попытались убежать, но трое французских солдат прижимали их к повозке, точно овчарки, загоняющие овец, коля их пиками и смеясь, когда они кричали. Остальные солдаты обыскивали повозки и гнали назад сдавшихся стражников, руководимые человеком в сияющем, как зеркало, шлеме с синим плюмажем — судя по всему, их капитаном. Трое или четверо стражников всё ещё сражались около кареты мадонны Джулии, но упряжь её лошадей уже была перерезана, а сами лошади убежали, оставив карету стоять, словно корабль, севший на камни на мелководье. Капитан нашей стражи лежал, как тряпичная кукла, возле наклонившегося колеса кареты, и из его перерезанного горла всё ещё медленно, толчками, вытекала кровь. Бартоломео ничком лежал в пыли меньше чем на расстоянии вытянутой руки от того места, где упала я.

Солдат, вытащивший меня из повозки, бросил на меня беглый взгляд, но просто плюнул на дорогу и принялся рыться в сундуках.

«Быть может, мне стоило бы поблагодарить моего отца за то, что он меня ударил, — по-идиотски подумала я, чувствуя пульсирующую боль в опухшем лице. — Он так меня изуродовал, что даже французы не хотят меня насиловать». Так что предсказание Леонелло не сбылось.

Но Леонелло говорил и о другом. О том, что французы уже близко, что по дороге Монтефьясконе до них рукой подать. По дороге, которую мы выбрали только потому, что я уговорила мадонну Джулию не ехать вместе с венецианцами, с которыми путешествовал мой отец. «Это всё моя вина, Господи, прости меня, это я во всём виновата...»

— Бартоломео? — Я подползла к моему подмастерью. Он лежал неподвижно, и его огненно-рыжие волосы казались на белой дорожной пыли почти такими же яркими, как струйка крови, вытекшая из-под тела ближайшего к нам павшего стражника. — Бартоломео, сядь! Сядь! Я не для того целый год учила тебя готовить, чтобы эти проклятые французы убили тебя посреди дороги! Сядь и расскажи мне, что входит в сабайон, пожалуйста...

Он лежал так неподвижно. Где-то сзади закричала женщина, её крик становился всё выше, выше, а вместе с ним слышалось ржание французов. «Это моя вина, моя...»

— Ну-ка, а что у нас здесь? — Французский капитан перешёл с французского на итальянский, говоря на нём с ужасающим акцентом. Он облокотился на луку седла и посмотрел на карету. Последние из наших стражников бросили оружие на землю, и теперь, по знаку капитана, сержант рывком распахнул дверь кареты. — Viens ici![113] — заорал он.