От этих слов Ваноцца потупила глаза, упёршись взглядом в фонтан в центре зала. Мой ручной козлик как раз объедал мох с его бортика, и она какое-то время наблюдала за ним, крутя кольцо на пальце. Красивый перстень с сапфиром в массивной оправе из резных золотых листьев аканта. Интересно, это был подарок Родриго?
— Вы Папе наскучите, — спокойно сказала она. — Постарайтесь получить от этой связи что-нибудь посущественнее драгоценностей. Я, например, получила дом и три процветающих постоялых двора; ряд респектабельных мужей и постоянный доход. Это долговечнее, чем любовь. Во всяком случае, любовь Родриго. — Она посмотрела на меня с ещё большей злобой. — Что ж, он, по крайней мере, не отнимет у вас дочь, как отнял у меня. Всё дело в крови Борджиа — она много значит для Родриго. А ребёнок, которого вы держите, — не Борджиа.
— Я не понимаю, о чём вы говорите. — Я вскинула голову. — Весь Рим знает, кто отец Лауры.
— Да, Рим любит посудачить. — Она улыбнулась. — Но если бы это дитя было Борджиа, её никогда не окрестили бы Лаурой Орсини. Я беру свои слова обратно —
— Естественно, что её
— Неужели Родриго Борджиа остановил бы какой-то там закон? — Ваноцца, похоже, была позабавлена.
— Скандал, пересуды...
— Он плевать хотел и на скандал, и на пересуды — он всегда на них плевал. Если бы он действительно был отцом этого ребёнка, он бы нашёл способ обойти закон. Он бы даже гордился тем, что закон не для него писан. — Ваноцца опять улыбнулась. — Потому что Родриго любит своих детей. Но эту он не любит. Она просто кукушонок в его гнезде.
Меня словно пронзили ножом. Лаура запищала и завозилась, когда я слишком крепко её обняла. Но я скорее умру на этом месте, чем позволю этой морщинистой корове — моей предшественнице, увидеть, как я дрогну.
Правда состояла в том, что моя дочь родилась ровно через девять месяцев после того, как я отдалась Родриго — а неделею раньше отдалась своему мужу, если ту неловкую возню у стены можно назвать таким словом. Конечно же отцом Лауры был Родриго — нелепо было думать, что неуклюжее копошение Орсино, которому мешали мои жёсткие юбки, увенчалось большим успехом, чем все те долгие, полные неги часы, которые я провела в объятиях моего Папы. Я никогда не сомневалась в том, кто отец Лауры.
Неужели Родриго...
— Почему бы вам не заняться своей собственной дочерью, вместо того чтобы обсуждать мою? — выдавила я из себя. — Спальня Лукреции находится на верхнем этаже в восточной части палаццо, если вам уж так не терпится её разбудить.
— Благодарю вас. — Мы в последний раз смерили друг друга долгими взглядами, и я не потупила глаз, не стала приглаживать волосы или крутить кольца на руках; я ничем, абсолютно ничем не показала ей, что она сумела пробить мою броню. Я невозмутимо выдержала её взгляд, и в конце концов она на миг подняла брови, что напомнило мне Чезаре, и, прошествовав с величественным видом мимо меня, поднялась в дом.
Стук каблуков Ваноцци деи Каттанеи и шуршание её красно-коричневого бархатного платья с рукавами цвета спелой сливы затихли за моей спиной. Мой козлик поблеял ей вслед. Я, не отрываясь, смотрела на фонтан, качая на колене капризничающую Лауру, и вдруг почувствовала, что рядом есть кто-то маленький, желающий меня утешить.
— Может, мне устроить ей несчастный случай со смертельным исходом? — предложил Леонелло. — Скажем, быстрый удар по голове, а потом я как следует стукну по потолку, чтобы несколько камней выпали и всё выглядело естественно. Это, доложу я вам, мой любимый способ убийства.
Я почти не слышала, что он говорит, потому во все глаза смотрела на свою прекрасную дочь. Родриго редко когда заглядывал в её колыбель с чем-то большим, чем короткая улыбка, но ведь мужчины никогда не воркуют над младенцами, верно? Этого и не приходится от них ждать. Но он любит её, конечно же любит. И у неё будет свадьба в папских апартаментах, как у её сестры Лукреции, с расшитым драгоценными камнями платьем и достойной папской дочери приданым. Ведь у неё
Но не его фамилия. И я возненавидела Ваноццу деи Каттанеи, возненавидела с внезапной чёрной горечью за то, что она испортила моё счастье.
— Если вас это хоть сколько-нибудь утешит, — Леонелло заткнул свои маленькие ручки за пояс и, задрав голову, посмотрел на меня. — Рядом с вами она выглядела неинтересной, чересчур напудренной, озлобившейся и старой.
Я прижалась щекой к покрытой пухом головке Лауры.
— Боюсь, что меня это нисколько не утешит.
Я оглядела ряд маленьких тушек.