Змей и жемчужина

— Может, и так. — Я внимательно посмотрел на молодого архиепископа — ему ещё не хватало нескольких месяцев до восемнадцати, но, если верить ходящим в римских тавернах слухам, он должен был в скором времени стать кардиналом. В отличие от своего брата Чезаре Борджиа не окружал себя полагающейся ему по рангу свитой из священников, прихлебателей и вассалов. Сейчас он тоже был один, если не считать его бесцветного телохранителя Микелотто с лишённым всякого выражения лицом, который уже отошёл назад и встал у дверей, застывший, словно статуя, в то время как его хозяин быстро подошёл ко мне. Узкое смуглое лицо молодого архиепископа было каменно неподвижно, недвижны были и его руки. Я заметил, что хотя, чувствуя себя счастливыми, папские дети улыбаются одинаковой очаровательной улыбкой, в гневе они все разные. Лукреция просто никогда не сердилась, Хуан буйствовал и устраивал сцены, Джоффре начинал дуться — а у Чезаре делалось совершенно неподвижное каменное лицо. — Что-то случилось, ваше преосвященство?

Он, не обратив внимания на мой вопрос, сложил руки на груди и спросил:

— Что это такое? — И показал подбородком на говяжью грудинку, тихо покачивающуюся на лёгком летнем ветерке в арке лоджии.

— Вот, упражняюсь. — Я встал на цыпочки, чтобы выдернуть нож из промежутка между двух рёбер. — Пока что ни на мадонну Джулию, ни на мадонну Лукрецию не покушались никакие убийцы, но это вовсе не означает, что убийца не появится завтра. Вот я каждый день и провожу здесь один-два часа, практикуясь в бросках. — Помимо практики это были один-два часа тишины — весьма ценные в вечно жужжащем серале с его болтающими служанками, суетящимися женщинами и хихикающими детьми.

Чезаре окинул оценивающим взглядом мою висячую мишень, облепленную мухами и источающую старую кровь из дюжины свежих дырок от ножей.

— А на доске вы практиковаться не можете?

— У доски нет рёбер, ваше превосходительство. Клинки отскакивают, попадая в кость, так что лучше практиковаться на том, что имеет скелет. — К тому же я позаимствовал эту говяжью грудинку из кухни за спиной вспыльчивой кухарки (а вернее, подкупил здоровяка-слугу, чтобы он позаимствовал её для меня), и позднее, когда я буду её возвращать, я смогу с удовольствием посмотреть, как она выйдет из себя. Когда она в бешенстве орала, она становилась почти хорошенькой.

— А почему расстояние так мало? — Архиепископ обогнал меня, когда я направился обратно, в противоположный конец лоджии — где-то шагов двадцать. — Микелотто может всадить нож человеку между глаз с расстояния в сто шагов. Верно, Микелотто?

Тот крякнул. Для него это был длинный разговор.

— Мне ни к чему всаживать человеку нож между глаз с расстояния в сто шагов. — К тому же метнуть нож на такое расстояние было почти невозможно для моих намного более коротких, чем у Микелотто, рук, но этого я им не скажу. — Любой убийца, который проникнет мимо всей стражи, которая преграждает ему путь к мадонне Джулии, подойдёт к ней очень близко. И если мне придётся кого-то убить, то, скорее всего, это будет сделано с расстояния в десять шагов, а не в сто.

— Час упражнений каждый день ради такого короткого расстояния? — с ноткой презрения в голосе сказал Чезаре Борджиа. — Неужели это так трудно?

Я предложил ему самый длинный из моих толедских клинков.

Он быстро прикинул его вес на руке, слегка подбросил его с переворотом, чтобы оценить, как он сбалансирован, потом прищурил один глаз, прикидывая расстояние до мишени. Затем бросил и выругался, когда нож под углом отскочил от говяжьей грудинки и со звоном упал на пол.

Я предложил ему другой клинок.

— Попробуйте ещё.

Но он только махнул рукой.

— Теперь я понимаю, что вы имели в виду, когда говорили о рёбрах. — Вместо того чтобы ещё раз метнуть нож самому, он, сцепив руки за спиной, стал смотреть, как я один за другим бросаю оставшиеся у меня ножи в ритме, таком же спокойном и естественном, как биение моего собственного сердца. — Сколько времени мне пришлось бы тренироваться, чтобы сравняться с вами в мастерстве?

— Каждый день. — Клинок из моей манжеты просвистел в воздухе и вонзился между первым и вторым ребром. — С большими мишенями и с малыми. — Клинок из моей второй манжеты воткнулся между вторым и третьим ребром. — И при свете дня, и в темноте. — Клинок из голенища моего сапога — между третьим и четвёртым ребром. — В тишине, и когда шумно. — Мой последний клинок отскочил от ребра, и я поморщился. — Чтобы достичь мастерства в метании ножей, как и в любом другом деле, надо много работать.

— Попрактикуйтесь на моём братце, — пробормотал Чезаре Борджиа. — Я подвешу его для вас вниз головой, и вы сможете метать в него ножи, сколько душе угодно.

Замечания, которые человек знатного происхождения бормочет как бы про себя в присутствии карлика, не могут считаться частью беседы, и лучше всего сделать вид, будто ты их не слышал.