Змей подколодный

В субботу (тринадцатого, но нам ли, магам, быть суеверными!) он начинает считать часы: завтрак, география, лингвистика… "Буду спать до вечера!" — думает он, падая после обеда на свою тахту.

— Wind of change, — распевает в наушниках Клаус Майне, — wind of change!

Андрей прибавляет громкость: wind of change, ветер перемен… "Всё переменится, — думает он, — я утеряю частицу "бы", я лишусь конъюнктива, о грамматика ноября!.."

— Подымайтесь, сударь! — говорит Демуров, сдёргивая с него наушники.

— Уже вечер?

— Третий час пополудни! — говорит Демуров и велит ему переодеться. В коттедже преподавателей, в квартире на втором этаже, Демуров запирает дверь, сдвигает мебель в гостиной и просит наследника джедаев активировать меч. Джедай подчиняется и смотрит на учителя, который стоит перед ним без нагрудника и кольчуги — в обычной футболке.

— А если я вас задену?

— Попытайтесь. Буду рад.

Джедай пытается. В шестом часу вечера у джедая отваливаются руки и ноги, джедай еле дышит, но учитель хвалит его:

— Вы отлично чувствуете партнёра, — говорит он. — Полагаю, дело пойдёт.

"Дело пошло", — думает джедай, возвращаясь домой. "Уже вечер!" — ликует он, надевая фрак: последний урок недели — хореография. Любимый урок: ведь джедай отлично чувствует партнёра, и он прекрасно танцует. В бальном зале, во фраке — вот она, настоящая сказка, что-то из Гофмана или Шарля Перро, не потерять бы хрустальную туфельку (ботинок, господа, хрустальный ботинок!)…

Но безжалостная тренировка сказывается быстро: джедай спотыкается, путает фигуры, он наступает на ногу белокурой очаровашке-второкурснице, и Демуров, распоряжающийся нынче балом, отправляет его вон из танцкласса, из бального зала, из сказки — "Ах, Ольга, я не станцевал для тебя менуэт!.."

Ах, Ольга, как долог субботний вечер, финал конъюнктива! Как медленно ползёт он к полуночи, как корчится в нём частица "бы"! Она предчувствует агонию, она огрызается — и гадит, гадит как может. "Ты хромаешь, джедай, — шепчет она, — тебе бы лежать, ты наказан, джедай, тебе бы хлюпать в подушку, ты так устал, джедай, отложил бы ты эту ночь!.."

"Убирайся!" — говорит частице "бы" ноябрь. "Убирайтесь!" — велит он усталости и боли. Ноябрь зажигает фонарик луны, он ведёт джедая к гимназийской ограде, где навстречу прыгает с парапета искус — прыгает прямо в руки, без корсета, без вороха юбок, бесценный ребёнок, барышня, девочка, звезда моя…

— Полить цветы, — говорит Андрей, прижимая к себе звезду. — Цветы просили полить, вот у меня ключи, зайдём на минутку?

"До утра, потому что я боюсь потерять тебя", — думает он. "Я должен сделать тебя своей", — думает он, и ему становится стыдно: как ни крути, а расчёта здесь больше, чем желания. Желание маячит на втором плане — неотступное, неотложное, безмерное, но он может с ним справиться. Он справлялся с ним до сих пор, он справился бы с ним и дальше, но он вынужден торопиться. "Прости меня, девочка, ты ещё очень маленькая, но я боюсь опоздать, прости…"

И ключи уходят, наконец-то уходят из его глаз, нахально раскидываются на ладони, ключи блестят в свете луны — два от квартиры, один от почтового ящика. Барышня трогает пальцем прицепленный к кольцу медный пистолетик и уточняет:

— Там никто не живёт?

— Нет, никто, — отвечает Андрей.

— Чертовски удачно! — восклицает барышня. — Холодно гулять!

Это ложь — прозрачная, виновная в умысле, шитая белыми нитками ложь: на улице тепло, потому что ноябрь, инквизитор ноябрь, нежен к влюблённым.

— Хочу чего-нибудь выпить, — говорит барышня.

— А там есть, — отвечает мальчик.

— Хочу шампанского! — говорит барышня.

— Найдём, — отвечает мужчина.

"Там постелены свежие простыни, — молчит он. — Там богемское стекло бокалов, и сыр на тонком фарфоре, и шоколад. Там ждёт нас долгая ночь. Ты станешь там моей, и — wind of change дунет нам в лица…"

"Да, — кивает ноябрь, — да, в свете безумной, безумной луны!" И когда в тёмной прихожей хлопает дверь, ноябрь, ненавистник догматов, прячет грамматику в карман.

В квартире с шампанским и свежими простынями нет времени.

Цветов, которые нужно полить, там нет тоже.

2

Что же до луны, то луна наличествует: донельзя зелёная и наверняка вполне безумная. Вписанная гадким соблазнителем в сценарий вместе с сыром и богемским стеклом, она висит у самых окон, предвкушая волшебную ночь.

Но и луна не видит отирающегося у порога квартиры незваного гостя.

Порождение тьмы не войдёт в квартиру, не будучи приглашённым трижды, — но к гостю это не относится никоим образом. Квартира, зачарованная, защищённая, и впрямь смахивает на норку — но гостю глубоко наплевать и на это.

Гость не торопится сам.

"Не в службу, а в дружбу", — шепчет он, трогая дверь лапкой, и лапка проваливается внутрь, не сминая шерсти. "Не в службу, а в дружбу…" — бормочет он, прикидывая траекторию прыжка. "Мелкие ещё — единорогов гонять", — утешается он, неохотно меняя личину. "Не в службу, а в дружбу, в дружбу!" — повторяет он, пружиня новый, роскошнее прежнего, хвост.