Змей в Эссексе

Марта ждет, не выкажет ли Кора желания вернуться на Фоулис-стрит, но та словно и думать об этом забыла: ей теперь кажется, будто счастье ее коренится в здешней глине. Как-то раз она уходит в Ист-Мерси, шагает, не помня себя от радости, и боится, что однажды ее за это покарают. Средь бурых скал бежит ручеек, а вдоль него растет мать-и-мачеха. Кора наклоняется, чтобы осмотреть камни и гальку в прибрежных наносах, и находит не аммонит, не магнетит, а гладкий кусок янтаря, который ловко ложится в ладонь. Время от времени она перебирает воспоминания обо всем, что было с нею в Эссексе: как они тащили из грязи глупую овцу, как Крэкнелл шептал ей на ухо пророчества в церкви Всех Святых, как Стелла доверчиво продела руку под ее локоть, как беззвучно скользил по небу корабль, — и ей кажется, что она живет тут уже много лет и не помнит другой жизни. А ведь есть еще и змей. Кора объезжает на лодке вокруг острова Мерси, посещает Хенхем-на-Горе, читает оду о Рагнаре Кожаные Штаны, который убил гигантского змея и завоевал невесту. Перед глазами Коры стоит тень Мэри Эннинг: уж она-то наверняка выяснила бы, что скрывается за слухами о крылатом морском чудище, она бы пошла за ним на край света, загнала бы и его и себя насмерть. Кора часто навещает Рэнсомов, и всегда с подарками для детей: книгой для Джоанны, деревянной головоломкой на веревочках для Джеймса (который тут же ее разбирает) и сластями для Джона. От души целует Стеллу в обе щеки и идет в кабинет к Уиллу. Тот уже ждет ее, на столе лежит найденный Корой кусок янтаря, и, увидев друг друга, каждый думает: «А вот и вы!»

Они сидят бок о бок за его столом над открытыми книгами, о которых оба давно позабыли; она спрашивает его, читал ли он то-то и то-то и что он об этом думает; конечно, читал, отвечает он, но ничего об этом не думает. Он пытается набросать преломление света, что явила им фата-моргана, она рисует трилобит. Они острят друг о друга ум, каждый по очереди — клинок и точильный камень, а когда заходит разговор о вере и разуме, охотно спорят, пугаясь собственного скорого раздражения («Вы не понимаете!» — «Как же мне вас понять, если вы даже не пытаетесь сказать хоть что-нибудь дельное?»). Однажды едва не доходит до драки из-за понятия абсолютного добра, которое Кора отрицает, ссылаясь на сороку-воровку. Уилл то и дело принимает покровительственный вид и вещает, точно на церковной службе, Кора тут же весело вспоминает о змее, а Уилл снисходительно отвечает, дескать, все это выдумки и чепуха, но она не сдается: разве он не слышал, что в 1717 году в Молдоне на берег выбросило диковинного зверя длиной в четырнадцать футов? А еще местный житель! И каждый убежден, что взгляды другого в корне ошибочны, что обычно исключает всякую возможность дружбы, однако же, к удивлению Уилла и Коры, им это ничуть не мешает оставаться друзьями. Переписываются они чаще, чем видятся. «Вы мне больше нравитесь на бумаге», — признается Кора, и ей кажется, будто она повсюду носит с собой, в кармане или на шее, постоянный источник света.

Стелла, проходя мимо открытой двери, не скрывает снисходительной и довольной улыбки: ведь у нее столько добрых знакомых, и она рада, что и муж наконец-то нашел себе подходящего собеседника. Как-то раз деревенская кумушка в надежде на сплетню полюбопытствовала у нее, как обстоят дела, и Стелла ответила шаловливо, едва удержавшись, чтобы не погладить янтарь: «Я не видала друзей вернее, они даже внешне стали похожи. На прошлой неделе она ушла домой в его ботинках и хватилась только на полдороге!» Причесываясь утром перед зеркалом, Стелла немного жалеет Кору: когда на нее находит стих, Кора умеет выглядеть привлекательно и роскошно, но так-то никто не назовет ее красавицей. Она кладет щетку — болит рука. После гриппа Стелла еще не совсем окрепла и не хочет выходить, куда приятнее сидеть у окна в синих сумерках и любоваться примулами, распускающимися в саду.

Люк Гаррет с тревогой обнаруживает, что стал знаменитостью. Среди студентов-хирургов завелась повальная мода, все подражают его странностям, над которыми когда-то откровенно потешались: мастерят на скорую руку зеркала в операционных, надевают белые хлопковые маски. Старшие врачи его по-прежнему не любят, опасаясь нашествия в больничных коридорах жертв уличных драк, которые, распахивая на груди рубахи, потребуют подлатать раны. Спенсер — по природной щедрости и чтобы как-то оградить свои вещи от постоянных посягательств друга — заказывает ему в подарок на память о врачебном триумфе кожаный ремень с тяжелой серебряной пряжкой, на которой просит выгравировать змею, обвившуюся вокруг посоха Асклепия.