Змея Давида (СИ)

Аппарация все еще давалась с трудом – Снейпа слегка мутило и пошатывало, когда он, стараясь не споткнуться на выбоинах и валявшихся везде осколках стен, шел к замку. Гриффиндорскую башню уже подновили, осталось только восстановить крышу, зато Северная по-прежнему зияла гигантскими дырами в закопченных стенах, верх ее был сорван мощным взрывом, а у подножия красовалась огромная воронка, уходящая в самый фундамент. В Большом зале уже вставили окна и полностью расчистили его, правда, прекрасный зачарованный потолок, отображающий небо над Хогвартсом, кажется, был утерян навсегда и теперь был теперь самым обычным, каменным и довольно закопченным. Разрушения не добрались только до подземелий, да еще кухня с покоями хаффлпаффцев уцелели полностью. По пути ему не встретился никто – время было обеденное, поэтому он без остановок дошел до своих подземелий.

Став директором, Снейп официально перебрался в роскошный кабинет, который до него занимал Альбус, но все равно время от времени навещал свои покои в слизеринских подземельях. Здесь, в тиши, безмолвии и прохладе ставших родными за более чем двадцать лет стен ему удавалось хотя бы на время избавиться от давящего груза вины и ответственности, а главное – не видеть и не чувствовать ненавидящих взглядов окружающих. Здесь была лаборатория, в которой он в тот год галлонами варил зелья от последствий Круциатуса, восстанавливающее, кроветворное, Костерост. Иногда он даже ночевал тут, не желая возвращаться в свою новую «резиденцию».

Сейчас он пришел сюда, чтобы забрать кое-какие свои вещи. Министерство особо не ограничивало его перемещения, правда, надзор за ним, по признанию Шеклболта, снят пока не был (как утверждал Кингсли – исключительно в целях его, Снейпа, безопасности). Возвращаться в Хогвартс Северус не собирался. Собственно, он и не строил иллюзий насчет того, что МакГонагалл будет его умолять снова взять на себя должность профессора зельеварения в школе, но даже если и будет, он твердо решил: с преподаванием покончено.

Главное – он шел сюда за Книгой. После убийства Дамблдора он некоторое время находился в бегах, его личные покои были заперты им собственноручно и открыть их мог только он сам. Затем он вернулся в Хогвартс, уже на правах директора, но зато теперь на нелегальном положении оказалась Диана. Так и лежала ее Книга в одном из ящиков его письменного стола – она так и не успела забрать ее тогда. Теперь он собирался вернуть ее законной владелице.

Снейп плохо помнил, как выбрался из здания Министерства после суда. Четко остался в памяти только его короткий разговор с Поттером, вернувшим ему палочку. Возвращение палочки обрадовало его по-настоящему, ведь он считал, что та сгорела вместе с Визжащей хижиной. Но больше поразили его собственные ощущения от общества Поттера. Нет, он смотрел на него без радости и приязни, но и прежнего раздражения не чувствовал. Может быть, сам Поттер в чем-то неуловимо изменился, стал более… правильным, что ли. Он был похож и одновременно не похож на себя прежнего – непоседливого, недисциплинированного, плюющего на школьные правила и на него, Снейпа, в особенности. Этот Поттер уже не казался вечным напоминанием о прошлом с его виной, несбывшимися надеждами, незаживающими ранами и непреходящей ненавистью. А может быть он сам, Снейп, стал другим, побывав за порогом небытия, и теперь в его душе попросту не осталось места для прежних чувств, мыслей и масок, которые он вынужден был носить, и носил так долго, что они практически срослись с его натурой. Он видел перед собой всего лишь молодого человека с уставшим лицом и какой-то прежде несвойственной ему робостью во взгляде. И даже при мысли о том, что Поттер знал о нем такое, чего не знал никто – ни его мать, ни Дамблдор, знал самое сокровенное и оберегаемое ото всего мира, Снейп не чувствовал почти ничего. Словно то, что он отдал ему тогда, прощаясь с жизнью на полу Визжащей хижины в луже собственной крови, утратило какую-то мистическую власть над ним. Нет, он не собирался забывать о своем прошлом, но, придя в себя в Больничном крыле, все более отчетливо чувствовал, как оно, это прошлое, постепенно отпускает его.