Змея, крокодил и собака

Ничто не может сокрушить дух так, как предательство друга. Некоторые из газетных статей Кевина, на мой взгляд, испытывали нашу дружбу на прочность, но чаще всего в худшем случае они только угрожали нашей репутации. Однако нынешняя ситуация отличалась кардинально – хладнокровное посягательство на жизнь, здоровье и рассудок. Перед моим мысленным взором предстали улыбающееся, веснушчатое лицо Кевина, его честные голубые глаза и буйная пылающая шевелюра. Я снова, как наяву, слышала завораживающий ирландский голос, повторяющий комплименты и заверения в дружбе, в искренности которых я никогда не сомневалась.

Я и сейчас не сомневалась! Когда моё возбуждение уменьшилось, я напомнила себе, что Кевин был не единственным человеком, имевшим знания и опыт для решения головоломки. И я не могла поверить, что стремление к журналистской сенсации – которой, несомненно, явилась бы история о Затерянном Оазисе – стало бы достаточно сильным побуждением, чтобы заставить человека выступить против своих друзей и собственной натуры.

Однако опасность, вытекавшая из его обычных журналистских инстинктов, была достаточно реальной. Я знала, что не убедила Сайруса в том, что психическое состояние Эмерсона должно сохраняться в тайне, хотя причины, которые я ему привела, звучали вполне здраво. Зачем без необходимости беспокоить наших близких? Зачем давать им повод для массового приезда в Египет и ввергать меня в смятение? Но я знала, как и мой проницательный и понимающий друг, что это – не единственная причина.

Я решила не думать об этом. Самое главное – держать Кевина подальше от Эмерсона. Я стала рассчитывать графики. Если бы он выбрал самые быстрые средства передвижения и свёл отдых к минимуму, он мог бы даже уже сейчас быть в Каире. Хватит ли у него ума расспросить о нашем нынешнем местонахождении вместо того, чтобы по старому следу отправиться за нами в Луксор? Некоторые наши друзья-археологи знали, что мы отправились в Амарну, поскольку к ним необходимо было обратиться, чтобы получить разрешение на раскопки. Трогательная забота и мощное влияние месье Масперо оказали колоссальную помощь в преодолении бюрократической волокиты, и он был не единственным, кто знал о нас. Если бы Кевин направился прямо в Амарну, то оказался бы здесь уже через несколько дней.

«Довлеет дневи злоба его», – напомнила я себе. Ну что ж, я предупреждена. И буду иметь дело с Кевином, когда – я была уверена, что надо употреблять слово «когда», а не «если» – он появится.

Чудесная египетская ночь успокоила меня своей магией. Взошедшая восковая луна висела шаром живого света над утёсами, оттеняя их бледный известняк своим серебром. Когда я бродила по палубе, шелест юбок смешивался со слабым плеском воды и шёпотом пальмовых листьев, волновавшихся на ночном ветру, и мне вспомнилось былое полнолуние, которое я наблюдала с другой палубы. Менее месяца назад... С какими невероятными надеждами, затаив дыхание, я глядела на тот серебристый шар! Эмерсон стоял рядом со мной, одна его сильная рука сжимала мою, другая – обвивала мою талию. И вот я осталась одна, а он находился дальше от меня, чем когда бы то ни было, хотя в реальности нас разделяли всего несколько футов.

Окна кают открывались на палубу. В его комнате горел свет; тонкие марлевые занавески не мешали наблюдать за происходящим. Проходя мимо, я видела, что он сидит за столом, заваленным книгами и бумагами. Он сидел спиной ко мне, согнувшись над работой. Он не поднял голову, хотя, наверное, слышал стук моих каблуков. Искушение остановиться и наслаждаться созерцанием того, что так знакомо и так любимо – бугристых и гладких мышц этих широких плеч, густых падающих волос, завивавшихся возле ушей – было почти непреодолимо, но я превозмогла его. Достоинство запрещало мне рисковать оказаться обнаруженной за подглядыванием, будто влюблённой девчонке.

Когда я, не останавливаясь, прошла далее, в тени рядом с окном Эмерсона что-то зашевелилось, низкий голос пробормотал приветствие на арабском языке, и я жестом призвала к молчанию. Я не видела, кто именно прятался в темноте – силуэты были одинаковы, потому что все мужчины носили одинаковые тюрбаны и развевающиеся одежды. Они были замечательной, честной, сплочённой группой, преданной своему работодателю. Без сомнения, он неплохо платил им. (Никакого цинизма – ни один разумный человек не может испытывать преданности к тому, кто не намерен платить ему в должной мере.)

По пути меня приветствовали и другие неизвестные тени. Сидевший на корточках у моего окна, спиной к стене, курил, пылающий конец его сигареты метнулся, как гигантский светлячок, когда он поднёс руку ко лбу и груди[178].