Змеиная голова

На Невском Ардов угодил в похоронную процессию и до самой Армянской церкви был вынужден какое-то время двигаться вместе с безутешными родственниками за гробом, лежавшим на колеснице с парчовым балдахином и лампадами. Шестерку лошадей, покрытых белыми сетками с серебряными кистями, вела под уздцы пара одетых во все белое горюнов[44] с нарядными фонарями-факелами, а еще один, с черной повязкой на глазу, шел сзади и разбрасывал ветки. Оркестр исполнял грустную песню.

Неспешная процессия помогла Илье Алексеевичу собраться с мыслями. На какое-то мгновение он представил самого себя в гробу под парчовым балдахином. Кто же будет идти за колесницей? Конечно, Баратовы – Шура и Анастасия Аркадьевна… Возможно, репортер Чептокральский. Кто-нибудь из участка? Жарков, Свинцов, Спасский… Спасский, возможно, будет плакать… Пожалуй, Африканов с Пилипченко… Наверное, пойдет и Облаухов… Господин пристав? Надо полагать… Не исключено, что за компанию увяжется и Оскар Вильгельмович… Ардов с особой остротой вдруг осознал, что все его родственники сегодня – третий участок Спасской части. Его семья. Он почувствовал теплоту и благодарность. И еще ему до ужаса захотелось, чтобы за гробом шла Варвара Андреевна. Чтобы ее лицо было мокрым от слез. И чтобы остальные смотрели на нее с сочувствием и уважением к тому чувству, в котором она так и не успела признаться покойнику…

Ардов прибавил шагу, догнал горюна с повязкой, о чем-то коротко переговорил с ним и, дойдя до Армянской церкви, свернул направо в редакцию «С.-Петербургскiхъ Вѣдомостей».

Главный редактор Клотов стоял перед стеной отвратительного зеленого цвета, увешанной живописными полотнами, и рассматривал пастель с изображением четырех белых гусей на жухлой траве. Стоявший рядом понурый репортер без всякого выражения бубнил ему на ухо, что охоту на волков предполагается освободить от трехрублевого взноса за билет и из этого налога с других видов охоты выдавать премию за каждую волчью шкуру, принесенную охотником в земскую управу. Клотов хотел было прокомментировать, но заметил Ардова.

– Альфред Сислей! – радостно сообщил он вместо приветствия. – Прямиком с Французской выставки. Государь купил там «Прием в Мальмезоне в 1802 году» в дар супруге – пошлейшую салонную мазню Фламенга с забавами двора Наполеона. От зевоты челюсти сводит! То ли дело наши гуси!

– Еще не помер? – сыронизировал Илья Алексеевич, памятуя, что одним из главных принципов формирования коллекции Клотов считал предстоящую скорую смерть автора – картины в цене, как правило, подскакивали.

– По слухам – рак горла, – серьезно ответил Клотов. – Думаю, долго не протянет. За «Стул» Моризо, между прочим, уже десять тысяч предлагают!

Редактор указал на огромную картину с изображением девочки, лейки и дачного кресла с плетеным верхом кисти недавно скончавшейся французской импрессионистки.

– А вы говорите «Стог сена»[45], Арсений Карлович! – Редактор с вызовом развернулся к розовощекому юноше с блуждающей улыбкой, который что-то писал за столом.

– Ему, видите ли, без каталога не догадаться, что перед ним стог сена. Художник, видите ли, пишет неясно. Это, видите ли, дискредитирует предмет картины.

– Дался вам этот стог, – не выдержал Арсений Карлович, очевидно уже не в первый раз выслушивающий укоризненные слова в свой адрес.

– Дался! – взвился редактор. – Именно дался! Я могу понять, если такое заявляет приверженец консервативной художественной традиции, но когда я слышу это из уст молодого человека, в руках которого вскоре окажется ответственность за будущее нашей художественной культуры… – Почувствовав, что перегнул, Клотов поправился: – Ответственность за будущее этой коллекции! Я чувствую, что умираю. Жизненные токи оставляют меня.

Вне всякого сомнения, Клотов был талантливым артистом. Патетический бред, который он без видимого затруднения и с явным удовольствием мог часами исторгать из себя, расхаживая по редакции, выглядел свежо и убедительно – возможно, потому, что в самой манере исполнителя чувствовалась какая-то потаенная ирония, какой-то неуловимый смех и над собой, и над несчастным Арсением Карловичем, и над многочисленными зрителями, которыми невольно становились все обитатели редакции. Была ли эта ирония подлинной или только кажущейся, разгадать было невозможно.

– Да, этот язык сложен и провокационен, – продолжил Клотов примирительным тоном. – Необходимо найти правильный модус, нащупать адекватный язык описания. Уверен, эта задача нам под силу. В том числе и для «Стога сена»!

Он наконец остановился перед Ардовым и без паузы переключился:

– А вы к нам какими ветрами, Илья Алексеевич?

Ардов, строго предупредив о конфиденциальном характере дела, коротко изложил просьбу связаться с кем-нибудь в Одессе и попросить отыскать и выслать фотокарточку Костоглота. Услыхав фамилию, Клотов округлил глаза:

– Неужели преступник?

– Маловероятно, – сухо ответил Ардов. – Но проверить необходимо.