Змеиные боги

– Но этого быть не может, какой банник? Дальше что? Домовой и кикиморы? Ведьмы? – Елизаров не хотел верить, не мог. Тупо тряс головой, нервно чесал затылок. Остекленевший взгляд был не здесь, рассматривал страшное существо в бане. Бестужев мог поклясться, что в парилку тот больше не сунется, предпочтет мыться в ледяном озере у входа в деревню. Самому ему до сих пор было жутко.

– Ты у друга спроси про ведьм, за остальное уже я поручусь.

Щек мягко рассмеялся, когда Бестужев прищурился.

– Тебе Смоль рассказала или эта дрянь? – спросил почти участливо, а бесы внутри проснулись и сочно захрустели шипастыми позвоночниками.

У того улыбка была снисходительной, а глаза злыми, холодными. И Саше на мгновение показалось, что он говорил не с погодком, а с глубоким стариком, глядящим на всех через призму старческого маразма и мудрости. Таких называли «себе на уме», видно, он что-то задумал. То, как Щек смотрел на Славика и на него, то, как по-свойски касался волос Смоль. Ни грамма сомнений или неуверенности, Щек чувствовал себя хозяином. В этой деревне, в этом доме, в комнате.

Он иронично прищурился и заговорил так невозмутимо, будто хотел объяснить всем известные факты. Легко и невесомо.

– Зрячему нужны глаза, чтобы видеть. Чтобы что-то услышать, достаточно ушей. Я просто оказался в нужном месте в нужное время.

Бестужев вздохнул. Перед глазами сразу же всплыли яркие воспоминания, разукрашенные кроваво-красным гневом. Стена избы, пульс Чернавы под пальцами и хрипы, отдающие вибрацией в собственную ладонь. А за домом лес – тот самый, из которого вышел сам Бестужев и в котором растворился Щек после того, как поцеловал неожиданно податливую Смоль. Ублюдку было достаточно замереть за первой полосой деревьев, чтобы услышать их разговор – ни он, ни Чернава не шептали, возмущенные крики взлетали вместе с черными птицами, неслись ввысь.

И это объяснение его успокоило, начал спадать накал, Катя его не предавала. По крайней мере, дважды.

Шепот Павла за столом стих, испуганно жавшаяся к нему Гаврилова вскинула голову, в глазах – испуг вперемешку с завороженным восхищением. Так она глядела на побрякушки из дорогих магазинов, когда Одоевский открывал бархатный футляр прямо в аудитории перед всей группой. И от этого стало смешно, мерзко – что такого в этом невыразительном парнишке? Что так тянуло их глазеть, разинув рты? Даже тонкие, отвратительно визгливые ноты испаряются из голоса Нади. Павел не совсем дурак – почуял это, ревностно закинул руку ей на плечо.

– Но почему он появился? Мы в бане и пили, и поздно парились, всегда тихо было. Сколько мы тут, и ни одной сверхъестественной вещи не видели.

– Хороший вопрос. Что его побудило зашевелиться? Что в последнее время вы сделали неправильное? Такое, что заворошит всю нечисть в округе. – Он повернул к Гавриловой голову, рука все так же лениво лежала у Катиных ног, обернутых в холодную мокрую простынь. Вкрадчивый шепот заставил шевелиться шестеренки в голове, думать, рассуждать.

Бестужев не видел ни единой причины для пробуждения темных сил – все как всегда, неделя за неделей. Кроме разве что…

Эта мысль дошла до них одновременно – выдохнул шепотом ругательство Славик, зажал ладонью рот Павел, а глаза Нади расширились в настоящем ужасе. Рот кривовато приоткрылся, дыхание участилось – ее, как девчонку, догадка ударила больнее, страх с аппетитом вгрызся в бессильную добычу, Гаврилова и не сопротивлялась.

Щек смотрел только на нее, в темноте дома его глаза казались бездонными, и Бестужев нервно повел плечом, встал, направляясь к полке за спичками – одну за другой зажег стоящие повсюду свечи, разбавляя мрак. Поднялся и Щек, стащил с Кати потеплевшую простынь, потрогал лоб и недовольно скривил губы, снова направляясь к ведру с колодезной водой.

Звенели падающие в ведро капли, зажурчали ледяные струйки, короткие всплески сменились бурным потоком – он выкрутил простынь и снова вернулся к лавке, сопровождаемый четырьмя парами напряженно остекленевших глаз. Удовлетворенно цокнул языком и принялся снова пеленать бессознательную Смоль, нездоровая краснота которой медленно уступала яркому румянцу.

– Они могли увязаться от моровой избы? Мы заходили внутрь. – Зычный голос Елизарова неожиданно стал глухим, замогильным.

– От избы не могли, банник местный и от владений своих не отходит. Его мог подстегнуть гнев. Или страх перед чем-то сильным. Может, кто-то что-то страшное в дом протащил? Вы забирали оттуда что-то? – Мужчина на мгновение замер, разгибаясь. Конец простыни так и остался свисать с лавки, не заткнутый под бок девушки. С него на пол гулко капали тяжелые холодные капли, разбавляя повисшую тишину.

– Нет, не брали. – Бестужев скривился и поправил простынь, тяжело опускаясь на пол, прислонился к лавке спиной, чувствуя, как обжигала кожа Смоль, быстро нагревая тонкую ткань. Майка намокла, и он потянулся, стягивая ее через голову, отбросил в сторону. – В любом случае тебе пора. Поздно уже, ребятам нужно отдохнуть. За Катей я присмотрю сам, здесь в твоем обществе никто не нуждается.