Змеиные боги

Щек неохотно кивнул, насмешливый взгляд был прикован к нежно-голубой Гавриловой с обескровленными губами. Она даже не моргала, быстро шевелились губы, но шепота не было слышно. Пальцы рук, лежащих на столе, выбивали нервную, сильно заметную дрожь, и Павел накрыл их своей рукой, хмуря брови. Как бы пробрало ее, увидь Надя банника?

Он так и не надел свитер, небрежно забросил на плечо. Этот короткий жест всколыхнул воспоминания, а они потянули за собою волну гнева. Голос Одоевского замедлил мужчину, но не остановил:

– Постой, откуда ты обо всем этом знаешь и в баню как попал?

– Оттуда же, откуда любой в Козьих Кочах. Мы живем в этом. Домовые, мавки, лешие – наша обыденность. А в баню я попал через окно, должно быть, банник не удержал напор всех одновременно. – Кот метнулся между его ногами, вылетая на прохладу улицы, тихо скрипнула дверь. И в доме повисла тишина. Давящая, звенящая холодным металлом.

Все разбрелись быстро – первой вскочила Надя – нервно пригладила растрепанные волосы дрожащими руками, облизала полные пересохшие губы и молча метнулась в комнату. Проводив ее внимательным взглядом, не спеша поднялся и направился следом Одоевский. Впервые абсолютно молча, не отпуская грязных шуток и не раздражая пустой болтовней, устроился на коробе Елизаров. А Саша продолжал сидеть у лавки, поднимаясь лишь для того, чтобы пощупать лоб Катерины и сменить простыни. Если к утру та не очнется, он продаст остатки своей никчемной души проклятой Чернаве. Смоль должна открыть глаза.

Время шло, дыхание Кати выровнялось, побледнела кожа. Он продолжал менять простыни, пока она не стала прохладной, тогда направился за полотенцами, краем уха уловил громкий шепот из приоткрытой двери в отдельную комнату:

– … Не выдумывай… мы договаривались.

– … То я все им расскажу, признайся… и мы подумаем, как…

– Сказала же, нет, отвали! – Голос Гавриловой взлетел вверх, почти перешел в истеричный вскрик, возмущенно всхрапнул на коробе Славик.

Бестужев устало нажал подушечками пальцев на закрытые веки, помассировал. Совсем скоро начнет светать. Вытер Смоль и дотянулся до аккуратно сложенной в углу печи пижамы. Пока одевал, Катя хмурила черные брови и вяло пыталась отбиться, успокаивая взбесившихся бесов. Если бы ей стало хуже, вряд ли он получил бы вялый шлепок по лицу тонкой ладошкой.

Забравшись на печь, Бестужев еще долго глядел на нее сверху вниз, пока веки не потяжелели и его не унесла вязкая черная пустота.

Режущий истошный вой все продолжал повторяться, а Катя сквозь сон пыталась понять, какое животное способно на такие отвратительные звуки. Болел каждый сантиметр кожи, огнем горело плечо и прокушенная лодыжка. Очень хотелось пить.

Она резко распахнула глаза и вскочила – мир перед глазами предательски поплыл, пришлось опереться на кирпичную стену печи, пошатнувшись. Тошнота подобралась к горлу. Жива, все в порядке.

В голове хаотично прокручивались воспоминания вчерашней ночи, взгляд метался по избе – натыкался на огарки свечей, расползшиеся по глиняным мискам, спящего Елизарова, спрятанного под одеялом – снаружи торчал лишь короткий ежик русых волос. На печи спал Саша – даже во сне морщинка на лбу от тревоги не разглаживалась, и какие-то несколько секунд ей захотелось провести по ней пальцами, стереть.

Осмотрев себя, Смоль скорбно ткнула пальцем в огромный ожог на плече, он мстительно пустил ток по всему телу, подгибая колени. Лодыжка распухла и налилась огромным черным синяком, будто ногу отдавило огромной бадьей, разрывая связки. Впрочем, чего иного можно было ждать от укуса неясной нечисти?

Отчаянный вопль под окном повторился, и она похромала к двери, на ходу прихватила глиняный кувшин, прикладываясь к воде прямо с него. Времени рассматривать косовато надетую пижаму не было, думать, кто именно ее одевал, не хотелось. Катя догадывалась, и эта догадка била смущением по лицу, разукрашивая в розовый щеки.

Солнце уже успело войти в силу, с непривычки ударило в глаза, и она прикрыла их рукой. Проморгалась, привыкая, а когда взгляд прояснился, горло сжал спазм. Крик вышел истошным, испуганным, по полу зазвенели глиняные черепки, брызгами разлетелась оставшаяся вода:

– Ребята, я думаю, вы должны это увидеть!

За спиной раздались стоны сожаления, послышалось шарканье ног. Первым из цепких лап сна выбрался Бестужев. Именно его рука сжала ее пальцы и потянула назад, заставляя сделать шаг обратно за порог. Рядом протяжно засвистел Славик.

Кот сидел на самой верхушке старой сливы и пронзительно орал, цепляясь всеми лапами за шершавую кору. Земля под сливой шевелилась. Шевелилась у порога, дальше – на дорожке к колодцу. Перекатывалась блестящими чешуйчатыми кольцами, сплетающимися в огромные комья. Шипела сотней разъяренных голосов. Гадюки, ужи, полозы и медянки слились в один живой ковер. И когда на пороге раздались голоса – они синхронно умолкли, резко поворачивая к ним головы. Немигающие глаза глядели внимательно, неестественно. Тревога начала давить, заставляя послушно пятиться за Сашей.