Ему тринадцать, он стоит в отцовской церкви вместе с другими членами церковной группы, играет на своей электрогитаре, чересчур большой для него. Играет так громко и быстро, как может. Музыка сотрясает хрупкие стены и низкий древесно-стружечный потолок крошечной церкви. Дилл постоянно сбивается, но никто этого не замечает, потому что всех захватил Святой Дух. Экзальтированные прихожане говорят на иных языках, и стены вибрируют от их бессвязного бормотания. Их туфли и ботинки, собравшие всю грязь с незаасфальтированной парковки у церкви, топчутся по полу, отчего он ходит ходуном. Несколько прихожан, в их числе и мать Дилла, бьют в бубны.
Отец Дилла, встав перед прихожанами, подносит ко рту стеклянную банку, до половины заполненную стрихнином, а потом делает длинный глоток, закатив глаза. Тряхнув головой и вытерев рот, выкрикивает: «Аллилуйя!». Он протягивает банку матери Дилла, и та, отпив ядовитую жидкость как лимонад, передает банку дальше, а сама снова берется за бубен.
Отец Дилла снимает с себя белую рубашку и остается в нижней майке. Он стоит с распростертыми руками. Молельщики подходят к нему и кладут ладони на его жилистые руки и костлявые плечи, ища исцеления от недугов, реальных или воображаемых.
Звучит призыв, и два брата, пританцовывая, идут по центральному проходу – в каждой руке по деревянной клети со змеей. Они останавливаются и ставят клети на пол, а отец Дилла, танцуя, подходит к ним и хлопает в ладоши. Они поднимают крышки из проволочной сетки, запускают в клети палки с крюками на концах и достают оттуда двух гремучих и двух медноголовых змей. Братья начинают раздавать змей прихожанам. Брат Маккиннон держит гремучника в нескольких сантиметрах от своего лица и читает молитву, брызжа на змею слюной, словно провоцируя ее сделать выпад и испытать его веру.
Дилл играет все быстрее, с колотящимся сердцем, обливаясь потом в удушающе влажном воздухе церкви, где одновременно движется столько людей. Отец направляется к нему. У него на шее – медноголовая змея. Он встает перед Диллом и снимает с себя медноголовку. Сердце стучит у Дилла в ушах. Он перестает играть. Басист и барабанщик продолжают без него, еще неистовее. Дилл всегда боялся змей. Он никогда раньше не брал их в руки и теперь молит Господа очистить его душу и укрепить его веру, если это должно случиться сейчас.
Его отец подносит к нему толстую, крепкую медноголовую змею, и Дилл протягивает руки. Он представляет себе, какая она на ощупь: холодная, сухая, гладкая, как в ней пульсирует злоба. Он ловит отцовский взгляд. Отец отвечает ему едва заметной печальной улыбкой и отворачивается, победоносно держа змею над головой, а потом передает ее какой-то пожилой прихожанке. Дилл снова начинает дышать. Он пытается играть на гитаре, но его бьет дрожь. Он испытывает облегчение и в то же время разочарован тем, что его вера недостаточно сильна и это настолько очевидно.
Неделю спустя отца арестовывают.
16
Трэвис
– Слушай, Трэвис, – сказал Дилл, когда они вышли из парка Бертрам. – Как думаешь, твоя мама сможет испечь для моей торт к завтрашнему дню? У нее завтра день рождения, а у меня… ничего нет для торта.
– Да без проблем, испечет, особенно для прихожанки нашей церкви.
– Могу зайти помочь после работы.
– Не, отец странно реагирует, когда к нам кто-то заходит. Сам знаешь.
Дилл протянул ему помятую упаковку дешевой смеси для приготовления бисквитного кекса на яйцах. Судя по всему, дали бесплатно на работе.
– Спасибо. Прости, что не попросил тебя заранее.
Мама Трэвиса с радостью согласилась. Однако Трэвису не хотелось взваливать это на ее плечи целиком и полностью, потому он остался с ней и время от времени вклинивался в процесс. Вечер был идеальным, потому как его отец ушел к другу, играть в карты.
– Посмотри только, эта кухня превратилась в натуральный свинарник… – произнес Трэвис с ужасающим британским акцентом, подражая ведущему любимого маминого кулинарного шоу на канале Food Network.
Она захихикала.
– Ой, Трэв, ты такой смешной.
Он обожал мамин смех и так редко его слышал, особенно после гибели Мэтта. Трэвис продолжал паясничать. Припудрил лицо мукой и надел один из маминых фартуков в цветочек. Он как раз пытался жонглировать деревянными ложками, когда входная дверь дома открылась, и в дом ввалился отец Трэвиса.
Они тут же умолкли, надеясь, что он отправится спать или, по крайней мере, включит телевизор и вырубится перед экраном. Все что угодно – только бы не входил в кухню и не портил им вечер. Шансы на успех у них были: отец Трэвиса считал кухню исключительно маминой территорией.