Знай мое имя. Правдивая история

Кто, как не я, знала: когда началась вся эта история, ей довольно часто приходилось уходить с лекции, стоять в коридоре с трубкой у уха, и каждый раз ее так вышибало из колеи, что она уже не могла возвращаться в аудиторию. Я помнила: когда нужно было ехать в полицию и просматривать все те фотографии, она отказалась от встречи с друзьями; а сколько раз она сдавала билеты на концерты, сколько раз пропускала дни рождения знакомых. Знание этого причиняло мне сильнейшую боль. Мои нынешние обстоятельства настолько перевешивали все остальное, что бесцеремонно вмешивались даже в отлаженные будни сестры. Равнодушная судебная система вдребезги разбивала наши с ней жизни.

Через минуту раздался звонок Тиффани:

— Я просто хотела убедиться… ты же поняла, что я злюсь не на тебя, а на саму ситуацию. Я не хотела на тебя кричать. Я разберусь со всем, ладно?

У меня на глаза навернулись слезы. Я кивнула. Я все понимала. Я знала, каково это, когда тебе некуда выплеснуть свое отчаяние, знала, как оно отражается на нашей жизни, вынуждая срываться на близком человеке. Мы были как потерянные.

К пятому октября я была готова. Мой маленький чемодан стоял упакованный возле двери уже за сутки до отъезда домой. Мой красный блокнот был заполнен базовыми тезисами — одновременно и успокоительными, и ободрительными, например: «Ты намного сильнее любого причинившего тебе боль»; «Если ты умеешь переживать и рефлектировать — это не означает, что ты жалок»; «Ты сильнее, чем думаешь, даже если сейчас тебе так не кажется». Для полета я уже приготовила удобные мягкие брюки и чистые носки. Я стояла на кухне в своей фланелевой пижаме и подравнивала ножницами бонсай, который купила, чтобы как-то оживить квартиру Лукаса. В одиннадцать зазвонил телефон.

— Мне очень жаль, но слушание перенесли, — сказала представитель окружного прокурора. — Тебе не нужно завтра лететь.

Я просто стояла, держа телефон у уха, не говоря ни слова, уставившись на свой раздутый чемодан у двери. Я представила, как затаскиваю его обратно в спальню, как расстегиваю молнию, и чемодан издает глубокий выдох. Представила, как вытаскиваю каждую вещь и возвращаю на место в шкаф, как расставляю туалетные принадлежности в ванной. Представила, как сворачиваюсь в комок на кровати, как завтра просыпаюсь, чтобы прожить еще один пустой день, чтобы ждать, когда мне позвонят и скажут снова собираться. Подготовка к суду становилась смыслом моей жизни, моей единственной целью — и только что все оборвалось. Кроме того, завтрашний перелет они мне оплачивали, а в следующий раз, по словам представителя окружного прокурора, мне придется лететь за свой счет. Вот этого я никак не могла себе позволить.

Я сказала, что возвращаюсь домой и останусь в Пало-Альто до судебного слушания, когда бы оно ни случилось.

— Хорошо, — ответила она. — Буду держать тебя в курсе. Сообщи сестре, что и на этот раз все отменяется.

В тот вечер я не стала звонить Тиффани. Подожду пару дней, решила я, чтобы разузнать все, прежде чем снова перекраивать ее жизнь. Сколько можно было издеваться над ней.

Жилье моих родителей — залитое солнцем святилище — это одноэтажный дом, построенный в семидесятые из старого дерева, с двумя кирпичными дымовыми трубами, выкрашенный в цвет подкопченного лосося. Ведущая к нему садовая бетонная дорожка вся в трещинах. Во дворе — вулканические камни, маленькие банановые деревья, большие листы папоротника и кусты лаванды, посаженные отцом. Входная дверь испещрена гвоздями для рождественских гирлянд, которые мы не снимаем весь год. Я вышла из машины — и вдруг поняла, что ненавижу этот солнечный свет, ненавижу это место, где, казалось, застыло время, ненавижу эти зеленые листья, которые никогда не опадают. Ненавижу пальмы, такие чертовски крутые. Я почувствовала тоску по шумной Филадельфии, по суматохе ее площадей, по снующим на ее тротуарах людям, вечно наталкивающимся друг на друга. Я заскучала по переполненным лифтам и пакетам с покупками, бьющимся о твои и чужие ноги. Загрустила по выхлопным газам автобусов, по серебристым халяльным фургончикам[30], где в хлипкой коробке тебе подавали жареную курицу, вымазанную сливочным соусом. Здесь, в Пало-Альто, моя улица была безмолвной, парк стоял безлюдным и дом мой был пуст. Я возненавидела все это.

Я отправилась навестить дедушку Гон-Гона, жившего недалеко от нашего дома. Дедушке ничего не говорили о нападении, поскольку мать считала, что это разобьет его сердце. Когда мне было четыре года, он приехал в Соединенные Штаты помогать ухаживать за мной и Тиффи. Как-то я застала его в моей комнате бьющим кулаком по подушке. «Ничего хорошего», — сказал он, и мы пошли с ним в Ross[31]. Там он избивал подушку за подушкой, пока не выбрал самую упругую — такую, чтобы лучшим образом поддерживала мою шею. Когда он произносил Шанель, у него выходило сяо няо, что по-китайски значит «маленькая птичка». И как маленьких птичек, он кормил нас с сестрой буквально с рук. До сих пор, когда приезжаю в Пало-Альто, первым делом иду отведать его кушаний.