Знай мое имя. Правдивая история

Услышав объявление, что магазин скоро закрывается, мы закончили наши игры и сосредоточили внимание на одежде так называемого повседневно-делового стиля. Руки обрывались под кучей свитеров земляных оттенков. Тиффани вышла в коричневом джемпере — вырез лодочкой, асимметрично висящий низ.

— Ты в суде выступать собираешься или на благотворительном детском ужине?

Кофты с цветочными узорами и на пуговичках превращали нас в старомодных секретарш — «Черт побери, Дженис, ты не забыла отправить налоговую форму W-9?». В конце концов я нашла то, что искала: свитер мягкого и спокойного цвета — цвета прокисшего молока. Новая униформа Эмили. Я выглядела как человек, который непременно одолжит вам карандаш. Увидев меня в свитере, сестра одобрительно кивнула.

Cтемнело, и пришла пора изучать все записи. Мы сели по разным концам обеденного стола, каждая со своей стопкой бумаг. Я услышала, как отец шепнул матери: «Разве не здорово, что наши девочки здесь, с нами?» Чистая правда! Я тоже была благодарна судьбе за этот спонтанный семейный вечер. Но все-таки повод, собравший нас, прямо скажем, обламывал. Мы читали в полной тишине, прерываемой только шелестом бумаги. Одно из самых главных правил, установленных сразу, гласило, что мы с Тиффани не имели права обсуждать это дело. Если наши показания будут слишком похожими, нас могут обвинить в сговоре. Но даже просто одно ее присутствие рядом помогало мне воссоздать события того вечера.

Чем глубже я погружалась в чтение, тем плотнее меня обступали мои прошедшие переживания. Читать те строки было все равно что оказаться запертой в комнате, медленно заполняющейся водой. Она прибывала и прибывала, пока под потолком не осталось маленькое пространство, достаточное, чтобы сделать последний глоток воздуха. И когда я уже подумала, каково там, на дне, — все закончилось. Я поняла, что теперь не утону. Все в прошлом. Вода начала уходить, а насилие навеки застряло на этих страницах.

Не отвлекаясь более ни на что, я делала заметки и раскладывала по полочкам все факты. Продолжала вспоминать детали, пока не смогла за пятнадцать минут прокрутить события той ночи назад и вперед: с того момента, как решила поехать на вечеринку, — до того, как вышла из больницы.

— Я нервничаю, — сказала сестра.

— Это нормально, — ответила я. — Если начнешь сильно волноваться, то смотри на стенографистку. Она разрешила и даже подмигнула мне. От тебя не требуется помнить все, ведь прошло десять месяцев. Все очень просто, ведь мы будем говорить только правду. Вот увидишь, все с ума по тебе сойдут: «Надо же, она просто ангел, а от этого парня у меня прямо нервная дрожь по всему телу». Потом, знаешь ли, мы потратили целых семьдесят баксов в Kohl’s, поэтому давай-ка сделаем так, чтобы это было не зря. Нам нечего бояться, потому что нечего скрывать.

Это было правдой, и я верила в то, что говорила. Тиффани улыбнулась. Я разрешила ей еще раз пройтись по записям и ушла в свою комнату. На глаза наворачивались слезы. Было кое-что, чего я не договорила: «Я тоже нервничаю. И я понятия не имею, что будет дальше».

Пластиковая рамка металлоискателя была моим порталом, дверью в неизведанный мир. Охранники отвели меня, Тиффани и нашу маму в крохотную «каморку для жертвы», где стоял единственный диван такого грязно-желтого цвета, словно его вылепили из ушной серы. Стол на металлических ножках был завален старыми потрепанными журналами. Рядом с ними — кучка высохших маркеров и покрытая пылью стопка брошюр о домашнем насилии. Ламинированный красный плакат с жирной желтой надписью:

ЖЕРТВА ИМЕЕТ ПРАВО НА СПРАВЕДЛИВОЕ И УВАЖИТЕЛЬНОЕ ОТНОШЕНИЕ К СВОЕЙ ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ И ДОСТОИНСТВУ, А ТАКЖЕ НА СВОБОДУ ОТ ЗАПУГИВАНИЙ, ПРЕСЛЕДОВАНИЙ, ОСКОРБЛЕНИЙ И ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЙ НА ПРОТЯЖЕНИИ ВСЕГО СУДЕБНОГО ПРОЦЕССА С УЧАСТИЕМ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ.

Тут же висели детские рисунки — сердца с теснящимися внутри фразами типа: «Мне страшно». В этом довольно-таки мрачном месте мать чувствовала себя неуютно. В надежде хоть как-то улучшить атмосферу ожидания она отправилась в ближайшее кафе, где купила нам теплого молока, печенья и нарезанной дыни.

Энни, мать Джулии, тоже должна была прийти и стать моей единственной опорой в зале суда. Сама Джулия в этом семестре уехала за границу. Позже я узнала, что после возвращения в кампус она каждый раз испытывала панические атаки, когда вечером проходила мимо того здания общежития. И продолжалось это в течение двух последующих лет.