Знай мое имя. Правдивая история

Каждое утро, когда он уходил на лекции, я ощущала прикосновения его губ к моему лбу. Затем щелчок замка сообщал, что дальнейшие восемь или десять часов будут наполнены тишиной. Я просыпалась; пока десять минут чистила зубы, рассматривала себя в зеркале; сидела на диване, завернувшись в простыню; надевала штаны, снимала их и снова заползала в постель. Время от времени я слышала, как приходил сосед Лукаса, включал воду в кухне, смотрел телевизор. Это была еще одна причина поглубже зарыться в кровати, не издавать ни звука, стереть себя. Днем я поднималась на крышу здания, читала там, наблюдала за людьми, вышедшими покурить на соседние балконы. Иногда я втискивалась в чистую одежду за десять мнут до возвращения Лукаса, чтобы он думал, будто я была на улице, гуляла, что-то делала. Но чаще всего до этого не доходило.

Подобное поведение можно было бы принять за лень, но мои будни вовсе не походили на выходные. Часть меня, остававшаяся нетронутой все это время, пробудилась. Те банки, которые в январе я накрепко закрывала и складывала в подвале, взорвались, их содержимое вырвалось наружу. Я хорошо помнила, что, сидя на работе, всегда считала часы до момента, когда могла вернуться в постель. Я успешно избавилась от работы, но со свободой пришла пустота.

Раз в неделю я посещала психолога — один час в замкнутом мире, в котором можно было поговорить о том, что творилось у меня в голове. Но в остальное время я предпочитала молчать или вести легкую трепотню. Если Лукас заводил разговор о деле, я тут же вспыхивала: «Почему ты вообще меня об этом спрашиваешь?» Все наши разговоры я загоняла в русло обыденной жизни: куда бы нам пойти поужинать, не пробежаться ли нам вдоль реки. Мне хотелось простых решений и ситуаций, с которыми я могла справиться.

Периодически Клер звонила по скайпу из Франции. Когда у меня был день, у нее была ночь, и она говорила шепотом, чтобы не разбудить детей, которых с таким трудом уложила. Клер сидела в комнате без окон в ярких розовых наушниках. Я называла ее маленьким диджеем подземелья. Она рассказывала, как училась водить машину с ручным управлением; делилась опытом, что детский понос имеет обыкновение стекать по ногам в детские носочки; говорила о детях и их шелковых пижамах. Я рассказывала о своем страхе перед адвокатами и восхитительно прохладных ночах Филадельфии. Если я чувствовала себя несчастной, я так и говорила Клер, что мне паршиво. А она в ответ не восклицала: «Правда?!» или «Не могу даже представить, как это тяжело. Как необычно». Она просто кивала в ответ и верила в меня. Как ни странно, но разговоры с Клер помогали вновь понимать, что ты на правильном пути. Ей были хорошо знакомы эти эмоции. И пусть она находилась за тысячи километров, было здорово ощущать, что есть хотя бы один человек на свете, который полностью меня понимает и не меняет своего отношения ко мне.

Как-то утром, лежа на кровати, я заметила несколько своих волос на ковре. Потом увидела еще несколько, запутавшихся вокруг ножки дивана. Я подняла их, и за ними потянулась пыль, собравшаяся у плинтусов. Вскоре я на коленях с бумажными полотенцами в руках вычищала каждый сантиметр квартиры. Ящик для столовых приборов избавился от пластиковых вилок и ложек, от пакетиков для соевого соуса, от меню доставки. Я забила мусорный контейнер пакетами, словно Санта — рождественские носки над камином. Я даже получила удовольствие от этой работы. К возвращению Лукаса я была вся раскрасневшаяся и счастливая, а он обалдел от того, как все сияло от чистоты и благоухало цитрусовым ароматом.

— Ух ты, — воскликнул он, — тебе вовсе не обязательно было это делать.

— Но я сделала, — ответила я.

Вообще, это было первое, что я сделала за долгое время.

На следующий день в квартире не осталось ни одной невымытой тарелки, ни одной пыльной поверхности. И я начала пачкать посуду. Всю свою жизнь, возвращаясь домой, я заставала мать в компании еще двенадцати женщин, сидящих за обеденным столом и лепящих пельмени. Их руки проворно двигались, создавая горы самой вкусной еды из теста. Я никогда не принимала в этом участия, просто сидела у себя в комнате, делала домашнее задание — а мама приносила мне одну миску за другой. Теперь я отправилась в китайский квартал и вернулась с полными пакетами, из которых торчали длинные зеленые стрелки лука и упакованный в пленку розовый свиной фарш. Обычно я избегала иметь дело с сырым мясом и старалась не прикасаться к влажным внутренностям животных. Теперь я нашинковала лук маленькими зелеными колечками, посыпала ими фарш, смачивала пальцы водой, разглаживала каждый краешек кругляков теста, отщипывала кусочки фарша, клала в центр и сворачивала в маленькие мешочки. У меня не было группы поддержки, но одна, напевая себе под нос, склонившись над кухонным столом, я налепила больше сотни. Мое одиночество в итоге вылилось в нечто съедобное, питательное, вкусное — особенно если посыпать перцем и обмакнуть в соевый соус.