Знак

– Ага. Ты еще поймешь, насколько крепок мой желудок, – парировала я. – Что зачастую оказывается весьма кстати. Тебе, думаю, тоже таким обзавестись не помешает.

Има промолчала и кинула взгляд на Ризека, сидевшего к нам спиной. Наверняка мой брат являлся самым отвратительным типом из всех, с кем ей приходилось сталкиваться когда-либо. Ее волей к жизни можно было восхищаться.

Челнок, борясь с ураганным ветром, скользил над волнами, которые напоминали морщинистую кожу. Шотеты считали Питу безликой, но мне нравилось ее сходство с безбрежным космосом.

Мы пролетели над плавучим мусорным островом. Я знала, что туда скоро приземлятся шотетские транспортники. Он оказался пошире, чем я представляла: размером едва ли не с целый городской квартал.

Я увидела кучу самых разнообразных железяк. Как мне хотелось, чтобы мы приземлились – я бы покопалась в этом влажном утиле и обнаружила бы что-нибудь ценное!

Но мы пролетели мимо.

Столица Питы, Сектор-6, – питайские города не славились поэтичностью своих названий, скорее, напротив, – плавала в серо-стальных волнах неподалеку от экватора. Здания напоминали гигантские пузыри, хотя, по сути, стояли «на якоре», прикрепленные к подводной платформе, которая являла собой чудо инженерной мысли.

Техобслуживанием платформы занимался, конечно, наиболее квалифицированный персонал из всей галактики.

Рел направил судно на посадочную площадку. Я заметила некую структуру, автоматически протянувшуюся нам навстречу – прямо с крыши одного из зданий.

Туннель, который, вероятно, должен уберечь нас от ливня. Жаль-жаль, а я-то надеялась прогуляться под дождем.

Мы с Акосом поплелись за остальными, теперь на челноке был только Рел. Во главе процессии шествовали Ризек и Има.

Ризек поприветствовал питайского сановника, тот вежливо поклонился в ответ.

– На каком языке вы предпочитаете беседовать? – поинтересовался питаец на шотетском, но с таким жутким акцентом, что я едва разбирала слова.

У питайца были седые усы, которые смахивали на нити плесени или тонкие волокна.

– Мы свободно изъясняемся на отирианском, – раздраженно буркнул Ризек.

Благодаря политике моего отца и брата, стремившихся держать народ в неведении относительно истинного положения дел в галактике, шотетов отнюдь не считали полиглотами. Но Ризек, погрязший в комплексах, всегда болезненно относился к любым замечаниям о шотетах. Наверное, боялся, что люди сочтут его тупицей.

– Какая удача, господин Ноавек! – обрадованно воскликнул чиновник на отирианском. – Боюсь, от меня бы ускользнули тонкости шотетского! Позвольте я провожу вас в ваши апартаменты.

Пока мы шли по временному туннелю под бесконечный шум дождя, меня мучило сильнейшее желание. Схватить бы за руку питайца и попросить увести меня отсюда – прочь от Ризека, его угроз и воспоминаний о том, что он сотворил с моим единственным другом.

Но я не могла бросить Акоса, он же неотрывно таращился в затылок моего брата.

После Побывки, унесшей жизнь моего отца, их было еще четыре, не считая нынешней. Последняя привела нас на Отир, богатейшую планету галактики, где Ризек провозгласил начало эры новой шотетской дипломатии. Когда-то за это отвечала моя мать: она очаровывала высшее звено, пока мой отец занимался раскопками. После смерти жены Лазмет с изумлением обнаружил, что у него с обаянием как-то туговато, хотя остальных это нимало не удивило.

В общем, с дипломатией было покончено, и между шотетами и прочими народами установилась накаленная атмосфера. Каковую Ризек и решил развеять, облетая планету за планетой и расточая повсюду улыбки.

Отирианцы тогда устроили в нашу честь обед во дворце канцлера. Пиршественный зал блистал золотом: тарелки, скатерти – и так все, вплоть до светильников и орнаментов на стенах. Как сказала супруга канцлера, они выбрали это помещение как раз из-за золотистого интерьера, который идеально сочетался с темно-синей парадной броней шотетов.

Лесть удалась, ну а сама отирианка восхитила меня своей изящной непринужденностью. На другое утро нам предложили посетить личного врача канцлера, – отирианцы славились своей медициной. Я отказалась, поскольку была сыта врачами по горло.

Однако я понимала, что встреча на Пите не будет иметь ничего общего с легкомысленным отирианским пиром. Каждая культура имеет свой особый «пунктик»: отирианцы превыше всего ценят комфорт, огрианцы – мистику, тувенцы – тихоцветы, шотеты – Ток, а питайцы – прагматизм.

Жители Питы стремились создавать надежные, гибкие и многоцелевые материалы и структуры. Их канцлер по фамилии Натто – имя я благополучно забыла, поскольку женщина называла себя только по фамилии, – жила в просторном, но аскетичном доме из непробиваемого стекла.

К власти Натто пришла в результате выборов.

Из комнаты, в которую поселили нас с Акосом (усатый чиновник многозначительно глянул на меня, но я проигнорировала его взгляд), открывался вид на спокойные подводные глубины, где мелькали какие-то океанские обитатели.