Знак драконьей крови

- Фелея представляет дня меня загадку. Я пыталась расспросить ее, пыталась открыто противопоставить ей себя, но одно только ее присутствие повергает меня в смятение и сбивает с толку. Я начинаю видеть вещи так, словно они скрыты в тумане, мои мысли спутываются, и я не нахожу слов.

Байдевин нахмурился и подошел к ней. Он казался очень обеспокоенным.

- Мне знакомо это ощущение, и я был глуп, что не обратил на это внимание раньше. То, о чем ты говоришь, это признаки действующего против нас заклинания. Разве ты не почувствовала окружающую нас магию - ту силу, которая доставила нас сюда и продолжает удерживать?

- Да, я почувствовала многое, но ничего приятного. Когда я сплю, я ощущаю присутствие чего-то такого, что выслеживает и гонится за мной. Когда я сержусь, я чувствую, что вот-вот выйду из себя. Ты не можешь понять этого, Байдевин, тебе не приходилось видеть, как мой мир изменяется и начинает разламываться на куски.

Байдевин едко взглянул на нее.

- Ты имеешь в виду, что мир как бы раскалывается надвое, словно хочет исторгнуть из себя всякую жизнь, оставив только развалины и раздражение?

Норисса в изумлении уставилась на Байдевина, и он метнул быстрый взгляд в сторону Иллы.

- Мы тоже видели это.

Он поманил Иллу, и она подошла к ним, держа в руках темно-синее платье, расшитое жемчугом и блестящим галуном. Сделав реверанс, она прижала к себе платье и по знаку Байдевина заговорила взволнованно:

- В саду, госпожа... Я видела, но ничего не поняла. Было похоже на то, как будто вернулись прежние времена.

Байдевин дотронулся до руки Нориссы.

- Илла рассказала мне обо всем, пока ты спала. Все это великолепие не существовало до того, как мы появились в замке. Здесь никогда не было вдоволь еды, а детей часто избивали. Каким-то образом Фелея устроила все это только для нас.

Норисса недоверчиво переводила взгляд с гнома на Иллу и обратно.

- Может быть, это и так, но что нам от этого?

Блеск красно-золотых перьев привлек ее внимание, и темный птичий глаз повернулся к ней. Клюв птицы приоткрылся, а горло быстро-быстро задвигалось. Птица, однако, не издала ни звука, и вся эта пантомима продолжалась в абсолютной тишине. Вместо трели в памяти вдруг возникли полузабытые, далекие слова Медвина:

"Не важно, насколько могущественна та сила, которая создает чудовищ. Темная магия всегда имеет слабое место. Отыщи этот изъян, и ты преодолеешь власть теней!"

Норисса долгим взглядом посмотрела на существо в клетке. Множество мелких деталей, прежде разрозненных, сплелись перед ее мысленным взором в единое целое, в одну отчетливую картину. Здесь нашлось место и для цветов без запаха, и для вина без вкуса, и для...

- ...и для птички, которая не умеет петь! - вслух закончила Норисса, делая шаг к клетке.

Птица продолжала следить за ней наглым глазом, раскачиваясь на жердочке и наклонив голову набок.

Норисса вспомнила, что уже видела такой взгляд. Темные, подчиняющие своей воле глаза, они могли без труда подавить ее волю к сопротивлению одной лишь чувственной развязностью выражения и требованием покорности. Это были глаза человека.

Нориссе показалось, что она слышит смех Тайлека, и она распахнула дверцу клетки, просунув руку внутрь, чтобы схватить птицу, но тут же выдернула ее обратно, роняя с запястья капли крови, выступившие там, где клюв птицы пронзил руку.

Боль в ране очень быстро победила ее удивление. Птица сидела в клетке совершенно спокойно, совершенно не напоминая собой насмерть перепуганное существо. Напротив, она походила на опытного противника, настроенного весьма решительно. Норисса почувствовала гнев, который заставил ее забыть о боли.

Яростно вскрикнув, Норисса бросилась к клетке и быстро сунув руку внутрь, схватила птицу. Воздух внезапно наполнился перьями, пылью и Семенами растений из кормушки. Норисса вытащила птицу, и та хлестнула крыльями по ее лицу. Ее клюв и кривые когти снова и снова вонзались в руку Нориссы, разрывая рукав платья и кожу. Сзади подбежал Байдевин, требуя прекратить это безобразие, однако Норисса не слушала его. Прижав птицу к прутьям клетки, она свободной рукой нанесла ей яростный удар и перехватила каару за шею.

Птица была тяжелой и неожиданно большой - длиной в поллоктя. Не имея больше возможности пустить в ход клюв, она отчаянно хлопала своими золотыми крыльями. Норисса поступила так, как много раз поступала с птицами бата, вынутыми из садка позади ее охотничьего домика: крепче сжав горло каары, она коротко и сильно дернула. Свернув голову бата, она всегда ощущала некоторое сожаление, что доверчивая птица пожертвовала своей жизнью ради того, чтобы накормить ее и ее семью, но никогда прежде она не испытывала такого торжества, как теперь, когда шея каары с сухим треском переломилась и яростное сопротивление перешло в затихающее трепыхание.