Знак с той стороны

– Подожди, Ши-Бон! Ты хочешь сказать, что кто-то ночью включал музыкальную шкатулку, чтобы пугать Аду Романовну? И тем самым ускорил ее кончину?

– Ты сам все сказал, Дрючин. Кому-то нужно было ускорить ее кончину, и он включал музыкальную шкатулку и ходил в коридоре. И покойный муж тут в масть. Сейчас дом выставлен на продажу, обслуга выехала. Богданов сказал, что собирается модернизировать производство, давно руки чешутся, а Ада Романовна тормозила процесс, так как не была новатором. Вот так, Дрючин.

– Может, это он тебя столкнул!

– Нет, это не он.

– Откуда такая уверенность?

– Подумай своей головой, Дрючин. Считаю до трех. Раз! – Они уставились друг на друга. Алик нахмурился, соображая. – Два! Сдаешься?

– Потому что ему не нужно было соваться туда ночью! – выкрикнул Алик.

– Молоток, Дрючин. Ты прав, Богданов сунулся бы днем.

– Может, грабитель? Как он туда попал?

– Может. Открыл дверь отмычкой. А когда уходил, разбил стекло в задней двери. Сделал вид, что проник через ту дверь, просунул руку и открыл изнутри.

– Откуда ты знаешь?

– Я обошел дом кругом… До проникновения, стекло было цело.

– А зачем это ему?

– Не знаю, Дрючин. Шифровался, наверное. И это наводит на мысль, что у него мог быть ключ. Только грабить там уже нечего. Дом пустой.

– Но он же не знал! А почему не сработала сигнализация?

– Он знал, что дом пустой, иначе не полез бы. Почему не сработала? Может, забыли включить. Обслуга выехала, и некому было.

– А ты как проник?

– Ну… есть приемы, Дрючин.

– Может, там тайник?

– Может.

– Жаль, что ты его не поймал. Слушай, Ши-Бон, а что, если… – Лицо у Алика светилось вдохновением от мысли, только что пришедшей ему в голову. – А что, если…

– Нет, Дрючин, мы туда не пойдем. Искать тайник в чужом доме, ночью… Богданов теперь начеку, может, сторожа приставил. Вляпаемся. У нас другие задачи. Кстати, «Экскалибур» – это частный сыск, ты прав. Был.

– Руданский искал первую семью! – догадался Алик. – Нашел?

– Нашел и помогал им деньгами. Руданский и Богданов крали деньги у Ады Романовны. Богданов прикрывал патрона, говорит, не мог отказать, так как Николай Андреевич был очень хорошим человеком. Зачем тому деньги, он не спрашивал. Думаю, он и себя не обижал.

– Они крали деньги? – Алик был потрясен. – И Богданов сам признался? Но почему?

– Сам, никто его за язык не тянул. Мне тоже интересно почему. Видишь, сколько интересных вопросов накрутилось. Музыкальная шкатулка с ночными концертами, скрипящий пол, неизвестный грабитель и преступная парочка – Руданский и Богданов.

– Значит, сын Руданского в городе? И Богданов ничего не знал?

– Не знал и не знает. Во всяком случае, не признается. Допускаю, что в городе. Хотя не факт. Это, как ты понимаешь, очень облегчило бы нашу задачу. Пока мы знаем только одно: сын Руданского существует, и счастливый папаша его нашел. У меня есть фотка, думаю, это Маня с сыном, хочешь посмотреть?

– Откуда? – вытаращил глаза Алик.

– Богданов случайно наткнулся. Смотри!

Он достал из конверта старую черно-белую фотографию, протянул Алику.

– Хорошенькая, – сказал Алик, рассмотрев фотографию миловидной темноволосой женщины с мальчиком двух-трех лет на коленях. – Ты думаешь, это она? Маня?

Шибаев пожал плечами:

– Похоже на то. Вместе с фотографией – еще пара бумажек Руданского. Если не она, то кто? Вряд ли он стал бы хранить фотографию чужой женщины и чужого ребенка.

– Что-нибудь еще интересное в бумажках?

– Всякая ерунда. Главное, фотография.

Некоторое время они молча ели. Потом Алик спросил:

– Почему ты не у Яны? Вы что, поссорились?

– Ты завлекал меня домой, Дрючин, обещал классный ужин, а теперь спрашиваешь? Яна сегодня в гостях у подруги.

– У вас все нормально?

– У нас все нормально.

– Может, познакомишь? Можно пригласить ее к нам, посидим, поговорим…

– Ты же был в студии, – ухмыльнулся Шибаев. – Познакомился.

– Ну, был как клиент. Ты, Ши-Бон… Я хочу сказать, Яна не такая, как все, ты это понимаешь? Она ранимая, беспомощная, ее легко обидеть… Я видел фотографии в студии, их мог сделать человек тонкий, отстраненный, человек в скорлупе, в полутени, понимаешь? Который боится несовершенства и жестокости мира…