Знак Саламандры

Сашка шипит и хватается за сковородку, я резко отодвигаюсь и сажусь за стол. На коленях почти сразу материализуется Гошка, урчит и требует свою порцию обнимашек. Я обвожу кончиком пальца чешуйки и шипы на его гребне и ужасно боюсь поднять голову. Сашка вытряхивает горелый блин в мусорку, выключает газ, а потом присаживается на корточки и кладёт руки мне на колени.

– Ты как вообще?

Ёжусь и отвожу взгляд в сторону. На столе тарелка, на тарелке стопка румяных блинчиков, запах такой, что слюной захлебнуться можно – если не вспоминать.

– Нормально, – выговариваю через силу. Почему-то хочется извиняться – уж не знаю, за что конкретно, но, пока я подбираю слова, Сашка ловит мою руку и касается губами запястья.

– Я нашёл на полке чай с пустырником, – сообщает он. – Вон, в жёлтой кружке. Водки нет. – Я поднимаю взгляд, и он поясняет: – Князев же советовал вчера, мол, народное средство.

Подавляю порыв рассказать, куда стоит пойти Князеву с его советами. Сашка серьёзно смотрит снизу вверх, и я всё-таки выговариваю:

– Игоря… жалко.

– Сам дурак, – тут же реагирует Сашка. – И не вздумай себя винить, слышишь? Он полез к носителю Знака Саламандры, не знать о возможных реакциях на агрессию он не мог в принципе. Не говоря о том, что к выбору женщины надо подходить с умом, а раз уж связался с ведьмой…

Прикусываю губу. Он, конечно, прав, кто-кто, а полицейские должны уметь оценивать риски. Намерения их были далеко не безобидны, похищение человека всё ещё уголовно наказуемо, и это я ещё пыталась удержать силу, если б эмоции взяли верх, опознавать было бы нечего. Так что, если рассуждать логически, я в их смерти не виновата, а виноват тот, кто их ко мне послал. Вернее, та – хотя тут не стоит делать поспешных выводов, кулончик в виде хамелеона ничего не доказывает… Наверное.

Но то, что я способна мыслить логически, не значит, что я не могу при этом психовать.

– Ты тоже связался, – напоминаю из вредности. – Не боишься, что привяжу на тонком уровне, будешь делать всё, что пожелаю?

Сашка склоняет голову к плечу, прижимается щекой к моей ладони и смотрит с каким-то весёлым умилением.

– Да я, – говорит, – вроде и так уже делаю… Или госпожа желает чего-то особенного?

И ухмыляется, зараза, да так, что меня бросает в жар. Я фыркаю и пытаюсь отобрать ладонь, а он спихивает на пол Гошку, обнимает мои ноги и кладёт голову на колени.

– Кать…

Он на миг умолкает, а потом продолжает говорить еле слышно – мне даже приходится наклониться, чтобы всё разобрать. О том, что привязался он намертво и уже давно – сам бы ни за что не поверил, что такое бывает, но вот ведь. О том, что привык добиваться поставленных целей, хотя сам себя уже задолбал своим дурацким упрямством. О том, что он, в конце концов, не железный, а издеваться над живым человеком должно быть стыдно, и если мне не жалко его, то пусть я хотя бы пожалею его маму, которая каждый вечер спрашивает, как у нас дела и когда свадьба, а он, бедный-несчастный, даже не знает, что сказать…

Я осторожно, словно боясь обжечься, касаюсь его волос, потом осмелев, зарываюсь в них пальцами. Сашка глубоко вздыхает – я не слышу, только вижу, как поднимаются и опускаются плечи.

– Ничего себе наезд, – замечаю, проводя ладонью по его шее вниз, к завязочкам фартука и чуть дальше. – Ты мне даже предложение ещё не сделал.

Он урчит, почти как Гошка:

– Да я хоть прям щас…

– Да щас, – передразниваю я. Левая ладонь ложится рядом справой, и делать полноценный массаж я не умею, но это сейчас и не надо, а от ощущения, что я действительно имею право вот так прикасаться, гладить, обнимать, внутри сладко и чуточку жутко. – А где кольцо, где цветы? Сидит тут, в одних трусах…

Сашка выворачивает голову и смотрит на меня хитро прищуренным глазом:

– Снять?..

Я снова фыркаю, а потом, уже не сдерживаясь, хохочу в голос, закрывая лицо ладонями и вытирая слёзы, и никак не могу остановиться, и не знаю, виною тому ощущение дурацкого безбашенного счастья внутри, или это остатки стресса выходят, или всё сразу, а Сашка всё пытается напоить меня успокоительным чаем, и это тоже ужасно смешно…

В итоге успокоить меня всё-таки получается без радикальных мер, и мы всё-таки садимся завтракать, а на предложение одеться Сашка пожимает плечами.

– Рубашку ты мне сама сожгла, – напоминает он, сворачивая блинчик рулетиком и окуная его в сметану. – А джинсы я разодрал, когда упал. Перед работой заскочу домой.

Мне становится резко неуютно. Шуточки шуточками, а оставаться на целый день одной, пусть даже и под охраной дракона, очень не хочется. Хотя, конечно, работу тоже должен кто-то делать, и Георгий Иванович ведь не виноват, что у меня нервы и конфликты с законом… Вслух я ничего не говорю, только откладываю блинчик и обнимаю чашку обеими ладонями. Сашка некоторое время молча жуёт, потом вздыхает.