Знак священного

Нет, эпоха наша не для благих да трезвых помыслов, что бы ни говорил Доминик Лекур. Я хотел бы сначала показать это в отношении проблемы ответственности, поставив под сомнение слишком легко усвоенную и превращенную в клише идею, что за свои поступки мы отвечаем перед будущими поколениями.

Говоря о «нашей солидарности с будущими поколениями» на языке прав, обязанностей, долга и ответственности, мы поднимаем существенные концептуальные вопросы, прояснить которые западная философия оказалась преимущественно неспособна. Об этом красноречиво свидетельствуют трудности, с которыми столкнулся американский философ Джон Ролз, выставляя свой труд «Теория справедливости»[70] синтезом-преодолением всей моральной философии и современной политики. Утвердив и строго обосновав принципы справедливости, призванные управлять базовыми институтами демократического общества, Ролз вынужден сделать вывод, что они не применимы к справедливости отношений между поколениями. На этот вопрос Ролз дает лишь расплывчатый, ничем не подкрепленный ответ. Источник затруднения – в необратимости времени: теория справедливости, основанная на договоре, воплощает идеал обоюдности, но между разными поколениями обоюдности нет и быть не может. Младшее что-то получает от старшего, но ничего не может дать взамен.

И это еще не самое неприятное. В перспективе линейного времени, по которому живет Запад, в перспективе прогресса, идея которого унаследована от эпохи Просвещения, предполагалось, что новые поколения будут счастливее и мудрее предшествующих. В то же время теория справедливости воплощает фундаментальную моральную интуицию, оставляя приоритет за слабейшими[71]. Отсюда апория: более ранние поколения наделены меньшими благами, чем последующие, однако только они и способны что-либо им дать[72]! Кант, который также об этом думал, назвал непредставимым (rätselhaft) сравнение движения человечества вперед с возведением жилища, поселиться в котором сможет лишь последнее поколение. И все же он не считал возможным исключить аргумент, который представляется на самом деле уловкой природы или истории, в некотором роде вершиной инструментальной рационализации: предыдущие поколения жертвуют собой во имя последних[73].

Сегодня мы находимся в совершенно ином положении, поскольку главная задача – избежать окончательной катастрофы. Означает ли это, что идею прогресса надо подменить идеей регресса и упадка? Здесь требуется совершить сложный ход. Прогресс или упадок? Совершенно бессмысленная дискуссия. О нашей эпохе можно говорить абсолютно противоположные вещи – и они в равной степени окажутся справедливы. Наше время и наисчастливейшее, и наистрашнейшее. Нам надо думать одновременно и о возможной катастрофе, и о космической, быть может, ответственности за то, чтобы ее избежать. По мнению Ролза, за столом, где заключается общественный договор, все поколения равны. Ни одно в своих притязаниях не перевешивает остальные. Но ведь нет, поколения не равны с моральной точки зрения. У нас и у тех, кто придет потом, моральный статус (moral standing по-английски) значительно выше, чем у живших прежде – в отличие от нас о них можно сказать, что они не ведали что творили. Ныне мы переживаем становление человечества как квазисубъекта при исходном понимании, что его возможная судьба – саморазрушение, а зарождающаяся абсолютная потребность – этого саморазрушения избежать.

Нет, наша ответственность не обращена к «будущим поколениям» – безымянным созданиям, существующим сугубо виртуально. Никто не заставит поверить, будто у нас есть хоть малейшая причина интересоваться их благополучием. Трактовка ответственности как требования обеспечить распределительную справедливость между поколениями ведет в философский тупик.

За что мы в ответе, так это за судьбу человечества, а значит – отвечаем перед самими собой, здесь и сейчас. В десятой песне «Ада» Данте пишет:

Поэтому, –  как ты поймешь и сам, —
Едва замкнется дверь времен грядущих,
Умрет все знанье, свойственное нам

[74].

Стань мы причиной, по которой дверь будущего замкнулась бы навсегда, сам смысл пути человечества был бы навеки уничтожен задним числом. Боюсь, что ставка попросту оказалась выше всего, на что способна философия счастья и удовольствия.