Знак ворона

Мужчина улыбнулся и указал на стежки у подмышки, будто его рабство на самом деле было чудесным подарком.

– Галхэрроу, – чуть слышно выговорил покрытый грязью пленник.

Он глядел на меня так, будто я – Дух Правосудия, посланный сжечь несчастного грешника. Он широко открыл рот от удивления и страха, и я вдруг понял, что знаю этого человека. Я снова забился и задергался, веревки еще сильнее врезались в запястья и щиколотки, из-под разодранной кожи брызнула кровь, я завыл, напрягся, потянул изо всех сил – но напрасно. Мне не мешали. В конце концов, я запыхался и обмяк. Они того и дожидались. Торопиться им было некуда.

Ох, Дантри клятый духами Танза!

– Держи его, – приказал мужчина с пилой женщине.

Она подошла и налегла, пытаясь прижать мои локти к столу. Ей не хватало веса, но веревки не позволяли оттолкнуть ее.

– Честно тебе говорю, лучше б ты не дергался, – посоветовал тип с пилой.

Если честно, то на мгновение я поддался страху. Подумал: ну, пусть режет. Но мгновение прошло. Я рычал и плевался, но женщина придавила меня, а у меня еще жутко гудела голова. Тупые зубья пилы легли на мою кожу с внутренней стороны руки, чуть повыше локтя.

И дернулись назад!

А когда они впились в кожу, я отдернул руку, пила поехала, и не вошла глубоко, но вспорола вытатуированного на предплечье ворона.

Однажды я, пытаясь напугать Ненн, рассказывал про то, как пытался вырезать ворона с руки. В общем, я знаком с последствиями. Печальными последствиями.

Треснуло так, будто срубили вековой дуб, я учуял запах горячего битума и паленых волос. Ворон боролся с пилой. Рука будто загорелась огнем, и в комнату выплеснулось облако жидкой тьмы, отшвырнувшее прислужников Саравора к стене. Воронья лапа встроил надежный предохранитель на случай, если слуги попытаются избавиться от клейма. Из руки вылилась живая ядовитая чернота, бесформенная, смердящая, полная ненависти тварь, безумная и жестокая. Зал заполнил маслянисто-сочный, злой пурпурный свет.

И я наконец по-настоящему увидел тех, кого считал слепыми детьми в услужении Саравора. Иллюзии рассеялись, открылась истинная суть. Они не были детьми. Я не знал, как их назвать – древних, как горы, морщинистых, нечистых. Над чешуйчатыми лбами – ряд коротких тупых рогов, костистые тела, щуплые не от недоедания, а от вечного голода, который невозможно унять. Они шипели и фыркали, в их огромных оранжевых глазах был ужас перед чужой хищной магией, грозившей сжечь дотла.

Черный яд лился из моей руки. Дерево подо мной зашипело и намокло, веревки высохли и распались. Когда я освободился, серые дети пронзительно взвизгнули и убежали. Женщина умерла. Выплеск магии сгноил ее заживо. Но мужчину всего лишь отбросило. Когда облако ослабло, он встал. С одной стороны его лица шипело, пузырилось и стекало мясо. Полуслепой, он поднял пилу и двинулся ко мне, но я уже встал. Конечно, у меня плыло перед глазами, но я выдрал пилу из его рук. Мы рухнули на пол, я приставил пилу к глотке и окатил ублюдка брызгами его же крови.

Затем я схватил Дантри и взвалил его на спину. Святые духи, нога просто взорвалась болью. Хрен с ней, надо убираться отсюда! Хорошо хоть из-за ноги я забыл про боль в голове.

Я драпал и слышал за спиной визг серых детей. Эти твари вернутся с новыми рабами Саравора и пилами – но меня им, мать их, не достать.

19

То, что осталось от Дантри Танза, я не скормил бы и бродячим псам. Верней, даже отощавший пес вряд ли соблазнился бы остатками мяса, присохшими к костям.

Когда я впервые повстречал его в Мороке, ему уже стукнуло тридцать, но выглядел он мальчишкой-переростком с мягкой кожей, руками, больше привыкшими к перу, чем к мечу, и легкомыслием, какое дает людям лишь банковский счет, откуда можно черпать деньги, не интересуясь его состоянием. Потому Дантри никак не мог поверить, что кто-то может желать ему зла – даже после убийства его слуги Глоста.

Я стоял у его кровати и думал, что теперь-то уж парень точно поверил во зло.

Он и раньше не отличался упитанностью, а теперь превратился в скелет. Его пожалел бы и самый жалкий бедняк на Помойке. Его кожа стала молочно-белой, как у личинки короеда, волосы и борода отросли, слиплись в мокрый колтун. Дантри был немыслимо грязен и, наверное, все время оставался в той же одежде, в какой его схватили. На рубашке еще висела единственная жемчужная пуговица, как последнее упрямое напоминание о былой роскоши.

Я послал Малдона за Кассо и Валией. Пока я отмывал кровь с запястий и головы, Дантри раздели во дворе, как могли, расправились со вшами, обрезали волосы и сожгли тряпье. Шокированный Дантри не смог и возразить против такого унижения. А я добавил Саравору еще один должок, за который хотел посчитаться.

Потом Дантри лежал на моей постели в доме и то дрожал, то застывал неподвижно, будто труп. Его лихорадило. На лбу проступили капли пота. Я не видел Дантри два года, и моя прежняя злость на него язвила душу. Ведь я почти его предал, посчитав, что тот сбежал.

Пришли Валия с Амайрой, принесли тазик горячей воды, ножницы и бритву.

– Хочешь сам или позволишь мне? – тихо спросила Валия.