Знак ворона

Тогда он предложил Бетчу. Тот отвернулся. Драдж пожал плечами и принялся жевать полоску мяса. Ну, обычный же молодой солдатик, замученный до смерти скукой на посту, не знающий, как убить время. Я знавал тысячи таких. Правда, не монстров, а людей. Интересно, каким он был до того, как превратился в драджа? Наверное, обычный же человек, подавшийся в солдаты ради заработка и пропитания. Может, из-за неурожая семья голодала, а может, размечтался о карьере, чинах и медалях. Или попросту ничего не умел в жизни, а кто-то вложил ему в руки мушкет и сказал, что оружие сделает из сопляка мужчину. Солдатские истории отличаются однообразием и унынием.

В нескольких футах слева о песок брякнулся камень. Драдж посмотрел на небо. Оно подмигнуло раскаленной бронзовой трещиной. Драдж подошел к камню, поднял. Обычный осколок хрусталя, оставшийся после выламывания большого кристалла.

– В Мороке камни падать с неба, – вертя обломок в руках, заметил драдж. – Странная земля. Ее делать король нерожденных. Плохая магия. Не должно быть камней в небе.

Ну да, тут не поспоришь. В небе и в самом деле не должно быть камней.

– Ты любишь кого-нибудь? – спросил я.

Конечно, странный вопрос монстру. Но не странней камня с неба.

– Все живое любить. Богов любить. Король Акрадий вознес меня. Должен за это любить.

– А вы любите друг друга, ну, как ты и другой…

Я вовремя осекся – ведь чуть не назвал его драджем.

– Других вознесшихся любите? – закончил я мысль.

А-а, не хватает слов. Наверное, Малдон научил меня только слову, обозначающему отношение к божественному. В этом слове для драджей – только услужение, благолепие, почитание и обожание, и ничего про родство, приязнь, уважение. В общем, только дрянь без крупицы света.

– Мы знать, как любить нерожденные. У нас не так. Совсем нет.

С этими словами драдж подошел ко мне вплотную, встал возле меня на колени, заглянул в лицо, будто что-то искал – может, отголосок давней памяти?

Над головой каркнул ворон. В Мороке не бывает птиц. Хмурясь, мой страж посмотрел вверх – и получил прямо в лоб кусок хрусталя величиной в кулак. Драдж шлепнулся навзничь, раскинув руки. Из раны на лбу хлынула кровь.

Рядом приземлился ворон, повертел головой – проверял, видел ли кто.

– Мать твою, долго ж тебя носило, – вяло выговорил я.

Меня захлестнула гребаная пьяная, дикая надежда. И кто бы, мать его, подумал! В таком-то месте!

– Приятно видеть, что ты еще не выдал все наши секреты, – прокаркала чертова птица.

Тварь подскакала к драджу и вроде как принюхалась, хотя, мне кажется, у воронов нюха нет.

– Не умер, – прокаркала тварь. – Значит надо торопиться.

Ворон ухватился клювом за кинжал и потащил из-за пояса – медленно, мучительно. Вороны не приспособлены для того, чтобы волочь кинжал по песку. Но тварь сумела.

– А это что за хрень? – осведомился Бетч, но затем решил, что это ему не интересно и с присвистом зашептал: – Освободи меня! Освободи!

– Где ты был столько времени? – процедил я.

Ворон уронил кинжал за моей спиной, я подобрал его и принялся пилить веревки. Было трудно удержать лезвие под нужным углом, ободранные кисти распухли и страшно болели, плечи затекли, мышцы оцепенели. Но веревка поддалась. В Мороке все превращается в дерьмо.

Драдж застонал, зашарил руками по песку, и я задергался живее. Птица клевала веревку, дергала, драла и неустанно каркала:

– …Долго… камень искал… долго… нужный размер… всего один шанс…

– Но попал точно.

– Я… целился в тебя…

Я даже не удивился.

– Да уж, сострадающая добрая птичка.

– А чего ты ожидал? Меня сотворил Воронья лапа. Разве он не предупреждал тебя не запороть это дело?

– Что эта птица сказала? – спросил Бетч.

Я не ответил. Веревка лопнула, руки освободились, и я перепилил веревку на ногах. С ней дело пошло гораздо скорее прежнего. Драдж с удовольствием ухаживал за оружием, а кинжал был сделан из той же дымчатой стали, что и меч.

Драдж поднялся, встал на колени. По его лицу стекала кровь. Он явно не представлял, где он и что произошло, прижимал руку ко лбу, глядел мутными глазами. Ни дать ни взять контуженный солдатик. Только этот солдатик не был человеком. Он вообще никем не был.

Я схватил его за глотку и раздавил ее. Тощий драдж, почти без мяса на костях. Я вогнал ему большие пальцы в трахею. Тварь не пискнула. Я мог бы воспользоваться ножом, но я хотел видеть, как он умирает. Я говорил с ним, я понял, что в нем куда больше от человека, чем кажется на первый взгляд, и потому возненавидел. Если бы он стал бездумной марионеткой Глубинных королей, возможно, я бы и простил его. Но у него же вполне здравый рассудок. Верней, был рассудок, пока я не превратил его в кусок порченого мяса.

Затем я сидел на песке и слушал тишину. Нас закрывали от посторонних глаз полотнища палаток. Нас не видят, и мы живы – но надолго ли? Я разжал пальцы и крепко задумался. Все болело, как зад на адской сковородке, а со свободой пришла и здравая оценка ситуации. Одну проблему я решил, но впереди задача сложнее стократ.

– А теперь освободи меня! – прошипел Бетч.