Знак ворона

Пахнуло едой. Проклятые драджи готовили завтрак. Похоже, мясо, но незнакомое. Наверное, от тварей, живущих к востоку от Морока. Нас не подумали угостить. И воды не принесли. От песка начал подниматься жар, добавляя мучений. Лицо распухло, кожа натянулась барабаном. Болело все и везде. Жажда была горше боли. Одно хорошо: когда мне приспичило, вышло совсем немного, потому что большую часть жижи я выпотел. В нужник-то нас тоже никто не думал вести. Клада перевалила зенит и пошла вниз. Драджи принялись за обед, а я принялся тереть веревку о вбитый за моей спиной кол. Грубая веревка раздирала кожу и очень скоро содрала ее подчистую, потекла кровь, но я не отступал, хотя с каждым движением в запястья будто тыкали раскаленным острием.

Далеко за полдень усталого старого стража подменил молодой стройный парень. Он уселся на камень неподалеку от нас. Парень еще напоминал человека, изменился меньше большинства тех, кого здесь я видел. На месте носа еще оставался выступ, и даже с ноздрями, а зрачки глаз занимали столько же места, сколько белки. У парня даже осталась неровная полоса каштановых волос посреди головы. Драдж уселся, вытащил меч, положил его на колени и уставился на нас. Странное оружие, форма совершенно чужая. Но я считаю себя знатоком мечей и внимательно рассмотрел клинок. Слегка изогнутый, рукоять на три хвата, гарда маленькая и круглая, от нее никакой защиты. Выглядит не очень практично, но эстетично, можно сказать, что и идеально в своем роде. Может, драдж захотел опробовать на нас остроту лезвия, чтобы поквитаться за несчастных «певцов»? Очень уж пристально он нас рассматривает.

Я не сразу понял, что в его взгляде была не злоба, с какой на нас глядели командир и «малыш», а, скорее, любопытство.

– Тебя поставили наблюдать за нами? – спросил я. – Это особого смысла не имеет. Куда нам бежать?

Он вздрогнул. Наверное, не ожидал, что я заговорю, да и мой голос звучал не слишком приятно: хриплый и сухой, будто шорох старых листьев. Вряд ли он понял. Я говорил на дорте, а мало кто из драджей понимает его. Я мог бы заговорить на его языке, но тогда он, скорее всего, побежал бы к своему командиру, и меня могли бы прямо сейчас поволочь на допрос и пытки.

Ободранные кисти горели огнем, во рту было суше, чем на пустынном ветру. Бетч выплакался и заснул, а я сидел, привязанный и беспомощный, и ожидал явления пылающего ненавистью, шипящего от злобы «малыша», который заставит меня раскрыть величайший секрет Альянса, и мы проиграем длящуюся уже больше века войну.

Да пошло оно все! Надо рискнуть. Кинуть кости. Когда на столе последний чип, надо ставить на все и молиться, чтобы судьба выкинула тебе шестерки.

– Твой «малыш» съест жизни десяти твоих друзей, – выговорил я на драдже.

Наверное, у меня чудовищный выговор. Дикий язык – надо кликать, щелкать и гудеть. Так разговаривали бы пчелы, если бы выучились словам.

Молодой драдж снова вздрогнул. Полоса зернистой изъязвленной кожи на его лбу съежилась, сошлась складками – драдж нахмурился.

– Ты знаешь говорить мы? – спросил он на ломаном языке.

То есть спросил-то он, наверное, на правильном хорошем языке драджей, но я понял, как сумел.

– Да, я говорю на твоем языке. Многие из нас говорят, – солгал я – но ведь надо же его разговорить.

А еще разозлить. Надо, чтобы он взял эту свою изящно изогнутую штуку и снес мне башку с плеч. Или рассек мозги надвое. Надо сдохнуть прежде, чем колдун дорвется до меня. Конечно, не слишком хороший план, и помирать не очень охота. Но под пытки неохота еще больше, а предавать Границу в особенности. Чем раньше я помру, тем труднее будет «малышу» вытащить из моих гниющих мозгов старую память о Глубинных королях, их сердцах и Машине.

– Ты первый я встретить говорить наш, – сообщил драдж.

– А ты много наших встречал?

Он улыбнулся. Так странно видеть улыбку драджа. Изменения в черепе и устройстве мышц не позволяют улыбаться.

– Я был одним из вас, пока великий господин, хвала ему во веки веков, король Акрадий, не даровал мне грззт.

Он не сказал в точности «грззт», просто я не узнал этого слова. Малдон не научил меня ему. Я понятия не имел, что оно значит.

Парень понял, над чем я мучаюсь.

– Вознесение, – выговорил он на дорте. – Я трудно помнить старый язык. Это значит «шагнуть вверх».

– Ты был солдатом Дортмарка?

– Да. Перед славой. Солдат, как ты, через Морок. Давным-давно.

– Сколько тебе лет?

Не знаю, зачем я это спросил. Бессмыслица. Мне нужно разозлить его, чтобы он меня убил, а не проникся ко мне симпатией. Не время налаживать межрасовые взаимоотношения.

– Не мерять жизнь так, – ответил он, задумался и выговорил: – Измерять жизнь мыслями господина. Это понятно?

– Нет, – щелкнул я.

Он пожал плечами.

– Значит тогда не объяснять. Господин думает большие мысли. Все знают большие мысли. Не как с нерожденными.

«Нерожденными» драджи называют нас. Малдон рассказал мне, что драджи считают нас зародышами, младшей формой жизни вроде гусениц или личинок. Может, потому они так к нам безразличны.

– Ты говоришь, как они! – в диком ужасе выдохнул проснувшийся Бетч. – Ты один из них!