Знахарка

Горько девке да обидно. А тут еще судьба дурная. Батька их две зимы до матки отошел. Не оставил ни ей, девке молодой, ни матке ни алтына. Пропил все, да прогулял в трактире, когда обоз на Пыльном Тракте опрокинули. Разбой встретил. Не сдюжил. Так и допился до горячки. А матка ейная сильной бабой была. Только что сила бабе? Это ж мужику сгодится, а Любомиле почто?

Нет, она и поле вспахивала по весне сама, и дров наколоть могла не хуже батьки. А как встретилась с лихоманкой, так и отошла к Симарглу. И Анка осталась сама по себе, посеред пустой избы.

И ладно бы ей, как Заринке, уродиться - пригожей да статной, синеокой девкой. Так нет же, и с этим не свезлось. Она была обычной. Серой даже. Лоб широкий, щеки румяные. И зубы крупные, с белую клюквенную ягоду. Волосы тусклые, грязного колеру пшеницы...

За всеми женихи водятся, а за нею только Богослав уплелся. Подчинилась тогда воле егоной. И теперь, видно, подчиниться придется...

Анка невольно дернулась, вспоминая разговор неприязненный. И дитя под ее рукой тоже всколыхнулось, чуя маткину боль. А баба стала еще нежнее гладить русые волосики, да напев громче вести.

Чуяла за собою вину? Отчего ж, не лиходейка она. Да только и по-другому не могла...

- Помнишь, кто тебя подрал? - Богослав нависал над нею, словно бы вылепленный из камня. - Что за зверь сотворил с тобой такое?

И Анка понимала: храмовник пытается прознать, не ворожба ли то была. А что ей, девке дурной, известно?

Помнила она и день тот, ранней зарей полыхнувший. И лес, подле которого она проезжала на возе гнилом. То ж на выставу собиралась - от самого Богослава работу выполнять. Воску привезти в храм, да холстин беленных на ручники под образами. Только не сказала, что с бабой еще одной с села соседнего поедет - страшно одной сквозь Пыльный Тракт. Да что сталось с Баженой? Анка и пытать боялась...

А потом рык. Рывок рыжим звериным пятном. И Бажены вмиг не оказалось на возу, а на лицо Анки полетели горячие брызги. И как смахнула она кровь с тулупа, да отерлась рукавом, то и разглядеть ничего не успела. Потому как боль ослепила бабу.

Очнулась она уже в избе яриной, под ладонями которой на раны рваные лился теплый свет. И от него, сияния лучистого, легчало не только в теле ейном. На душе становилось светлей...

Анка дернулась. Значит, прав был Богослав. И сама знахарка старая, и внучка ее молодая не знахарками - ворожеями были, хоть и несли добро селянам. Да только добро ли?

Нет, Анка не позволит себе думать плохо про Ярославу. Не дура она, хоть и корит себя час от часу. Понимает, что, коль желала б девка ей дурного, не спасала бы от Симаргла, душу ейную приманивая запахом трав душистых да искрами света живого.

Да только на душе все одно было неспокойно.

Вон, хоть саму Заринку-то взять. Чем не хороша девка? Светловолоса, синеглаза. Батька ейный купцом богатым со старостой знается. И сговорины уж были, а все одно - не полюбилась она Святу по-за любовью к Ярославе. И чем такое объяснить, как не ворожбой?

Да только не могла себе Анка простить того, что согласилась уговорами Богослава в храме обо всем рассказать. И про то, что зверь диковинный - не чета здешним - ее, Анку, порвал. Про исцеление дивное, ворожбой сотворенное. Только про свет в душе промолчит, чтоб муж не сердился. А то, глядишь, и ее обвинит Богослав в том, что выжила. Ворожеей вслед за Ярой прозовет. А там и малечу отберет.

Совестно было бабе? А то ж. Да только успокаивала себя Анка тем, что молодая знахарка покинула Светломесто, а, стало быть, и душегубствовать над нею не смогут. Поговорят и забудут. Что ей до прокленов людских, коль не слышит их она?

А что до Крайи... Боится ее храмовник, не станет трогать. Значит, и не навредит она, баба дурная, своею исповедью никому. И падчерицу, что роднее дочки родной, при себе оставит.

И Анка, смирившись с совестью, положила голову подле Агнешки своей, да плотно сомкнула веки.

***

Гай вернулся домой уставшим. Изможденным даже.

Понимал ведь, что Колдунья тянет силы только с тех, чьи искры-звезды гаснут на карте дивной, да вот нет-нет, а и чудилось ему, будто бы и из него сила светлая утекает.

Словно бы мелкий песок сквозь ладони...

И все меньше той, все заметней. Стало быть, само служение Госпоже дара лишает. И, значит, его - Ворожебника - тоже ждет забвение. Рано или поздно. Лучше поздно, чтоб жизнь ощутить. Она-то и началась у Гая совсем недавно...

На шею бросилась Снежана, младшая из сестер. Обняла нежно, да головой к плечу приникла. А у самой сердце гулко-гулко в груди клокочет. И ведь старается девка выглядеть как обычно, а не выходит...

И Гай понимает: не скажет ему. Ничего не скажет, если силой пытаться. Только уговором, только хитростью...

И Ворожебник, усадив ее на высокую резную лавку в своих покоях, наскоро скидывает с себя что рубаху, за ночь изношенную, что портки. Не дело это, чтоб сестра его к капищенской земле да крови невинных прикасалась...

Снежана покорно отводит взор, пока брат не надевает домашнее - старую сорочку, что еще матка несколько зим тому дарила. Рваную да заношенную, а ведь удобную. Теплую...