Знахарка

Матка, помнится, рубаху ту долго вышивала бутонами маковыми, ручником алым подпоясывая. Здоровой казалась, дар сдерживая...

И портки ветхие, на которых еще дыра с выставы осталась. Припоминается, тогда Гай зело радовался, что дыра только на одних портках зияет... А теперь вот разумеет, что та награда за провинность не наказание вовсе. Вот Чародейка...

Он прогнал тяжкие думы и снова подошел к сестре:

- Хорошо ль в палатах вам с маткою? Как Цветана?

Щеки сестры вспыхнули, заалели, и она тут же поймала руки братовы, чтоб к губам поднести:

- Хорошо все у нас, Гай, не тревожься. Как сам-то?

И она заглянула ему в глаза, отчего тот дернулся.

Запахло медуницей, а в очах сестрицыных - облик той, что с капища выпустила.

Значит, не свободу даровала она девкам. Не разум. Тогда что?

Гай увел Снежану в горницу белокаменную, приказав кухонным девкам стол накрывать да барина потчевать, а сам словно бы и забыл о волнении сестры. Разговоры вел с нею тихие, спокойные. А сам дело мыслил. Прикидывал.

Обмануть Чародейку?

Знать, сил егоных не хватит ни на обман, ни на побег. А тогда и пытаться не стоит. Потому как раненый зверь в разы опаснее.

Тогда что?

Увести взор ейный от сестер да матери, на себя перетянув? Только и это Колдунью не остановит. И найдет она меченых девок что на небе, что на земле. Даже под землей сыщет - в том Гай не сомневался.

Тогда...

Ворожебник почти отчаялся, когда в голову пришла мысль.

Ведь, если он поймет, что происходит со Снежаной, и думать станет легче. А понять можно не иначе, как...

Гай чувствовал страх сестры. И тот мощнел с приближением ночи, обретая силу. Стало быть, даже она, девка неразумная, чуяла ворожбу чародейкину. Страшилась ее.

Значит...

Гай едва дождался, как Снежана, обняв его на прощанье, отошла ко сну. А ведь сидеть подле нее и говорить ни о чем было тяжко. И тяжесть эта давила...

А как сон поглотил хоромы каменные, Слугою колдуньиным подаренные, Ворожебник подошел к двери. Тяжелая. Из старого вяза вырезанная. С картинками дивными, вязью по раме пущенными. С позолотой. Видно, одна она стоит алтынов немало...

Гай легко толкнул увесистую створку.

Подчинилась, не издав ни звука - знать, здешних дворовых хорошо кормят, раз покои досмотрены. Даже петли дверные знатно сдобрены маслом драгоценным, коим плачут южные деревья...

Снежана лежала на кровати, словно упавшая птица: руки-ноги раскинуты в стороны, лицо мятежно. Глаза запавшие, нос острый. И, помнится, нос ее, как и самого Гая, никогда-то острым не был. Курносый, что у матери. А тут вот...

Подбородок тоже выдается, скулы...

И все черты мягкого девичьего лица переменились. До неузнаваемости, до забытья.

И только голос...

Снежана шептала во сне. И шепот этот пугал Ворожебника едва ли не больше лица ейного. То жалобный, то дикий - Гай уж и отвык от диких криков, что сестры издавали по ночам. Привык он к разуму их чистому, незамутненному. Верно люди бают, что к хорошему привыкать - один миг.

Ворожебник подошел ближе. Слов не разобрать, да они и не нужны вовсе. Ему бы только взглянуть одним глазком, что так сестер пугает. Да разобраться, чем помочь.

А взглянуть можно лишь одним путем...

Гай осторожно приоткрыл веки и пробрался за пелену снов, что держали в неволе его сестрицу. Заглянул, и...

Снежана шла в тумане.

Тот был густым - Гай чувствовал это. А еще... живым словно. Голодным, жадным.

Ненасытным.

Оттого и хватал девку молодую за ноги. А она вырывала тонкие лодыжки из белых щупалец и снова шла. Куда?

Ворожебник силился разобрать, да все не выходило. И вроде бы место знакомо, и пахнет привычно, а вот распознать...

Распознать не удавалось.

И Гай шел следом, чтоб сберечь ее. Спотыкался, раня ноги о холодный камень. И все же шел.

Внезапно сестрица остановилась, прислушиваясь. Позвала тихо-тихо:

- Цветана, ты здесь? Мамка?

Гай почувствовал враз, словно бы его облили из ушата кипятком, а за этим сразу - водою студеной. И сердце ухнуло вниз. Туда, где сердцу быть не полагалось. И биться забыло...

А снизу, тихо-тихо, отвечали:

- Мы здесь, хорошая. Спускайся.

И Гай внезапно разглядел то, что поначалу не довелось увидеть: вокруг него все было подсвечено огоньками зелеными. И только тот, куда спускалась сестра, был аспидного колеру. Знакомый.

Ворожебник согнулся пополам. Его не просто рвало - выворачивало наизнанку. И глядеть в чернильную дыру не хотелось, потому как уже понимал он, что сестры с мамкою к могиле ходят, в которой он их волосья оставил. И, значится, сам он привязал их к миру покойных.

А из могилы вновь послушалось тонкое:

- Ты не горюй, не плачь, - то мамкин голос, - плети косы. Исправно. Ночь, она короткая, хоть и зимой дареная. Скоро рассвет...

Гай склонился над земляным краем и увидел то, чего страшился: три девки перебирали волосье тонкое. Сплетали его меж собою. И вновь распускали узлы.

Мамка пела. Знать, чтоб сестрам не так боязно было.

И тогда Гай уразумел враз, чего так страшилась Снежана. Могильного холода да смерти близкой. И, видно, поутру не помнила ничего. А страх оставался.