Знахарка

И поначалу думал, будто не принимает Степь его жертву. Не признает его, найденыша... Кровь, видно, чужая, не докличется никак богов старых, что в Подземном Шатре живут. Да только и ему идти некуда. И коль не принимают боги его жизнь взамен проклятью, тогда отдаст он ее так, задаром. Потому как и в его очерствелой душе уж не осталось места для боли.

Степная ночь холодна. Пустынна. Одинока, как и его, Ашанова-волчья, душа.

И небо, что раскинулось над воином, безбрежно. Глубоко да звездно. И кажется ему, крошечному человечку под искристым куполом, что он - всего лишь частица этого вот неба со звездами. Искристая льдинка, готовая подняться к праотцам.

Покойно. Тихо даже.

Ашан чует, как Степь таится, выжидает, словно пробуя его на вкус: сгодится ли жертва?

Да, Степь живая. Как и живы Земли Лесов. В них, землях этих, жизнь теплится не меньше, чем в человеке, которого они породили.

Во рту сухо. Сейчас бы испить талой воды, что с первого снега сбирают. Да нельзя.

Сердце замирает, а потом бьется все размеренней, тише. Словно тоже боится потревожить тишину ночи.

Скоро уж...

И только когда всполохи на темном куполе гаснут, слышится шипение подле головы. Ашан пугается на миг. А потом напоминает себе, что уж не терять ему жизни. И змея сворачивается кольцом смертельным у головы, да так и остается лежать, шипя час от часу.

Холодная - воин чувствует холод этот, проникающий под самую кожу.

А за ней приходит волк. Обнюхивает чужака. И, словно бы принимая того, остается у руки правой, оставляя слева место для орла горного.

У ног замирает скакун.

И добывают с ним звери степные ночь последнюю.

А как небо раскрашивает заря, издыхают. И сила их входит в Ашана, щедро воином принимаемая. А с нею и проклятье...

Память пустыня забрала себе, исцеляя душу раненую. Память и жизнь былую. Чувства остановила. И клятву взяла с него. О том, что вспомнит он врагам старым обиды давние, да после того за зверьем степным с зарею отойдет.

И, знать, уж не дышать бы Ашану, погубившему Унислава, да кровь родная зовет. Брат, видно, жив. А оттого и жизнь в нем все еще теплится, проклятьем не взбираемая.

Долг братов да... ворожея эта, что так крепко за ладонь держится, дитя его носит под гулкими ударами сердца...

Мысли, поначалу возникавшие неохотно, теперь загорались в голове яркими вспышками, отчего ум мутился, а сил упрямствовать оставалось все меньше. Воспоминания болью отзывались в висках, отчего Дар разумел: волшба Велерада велика, коль способна вытянуть на свет все то, что так надежно укрыто от глаз чужих. Противиться не хватает сил. И если бы не горячие ладони, обхватившие лицо, он мог бы многое показать тому, кто пытал его. Да только Яра не позволила:

- Дар, - мягко позвала ворожея, - не пускай его. Гляди, ты со мною. Дыши.

И она коснулась губами его ладони, окончательно прогоняя видения из памяти.

Вскоре преддверие пещеры сменилось небольшим залом с причудливым каменным плетением на стенах. И стены эти, сбегавшие под земляной кров, терялись во мраке. А под ними, в глубине зала, начиналась широкая винтовая лестница, уводившая путника глубоко в Соляное Княжество. И где-то там, на глубине сотен саженей, брезжил огонь. Дар чуял его, как и людей, живущих под землей. Чуял бьющиеся сердца и струящуюся по венам кровь.

Воин повел носом, и тут же остановился, ощерившись.

- Великий Князь знает о твоем проклятье, Дар, - предупредила Яра. - Будь осторожен. Заглуши его, чтоб не тревожить Старые Копи.

И Дар послушал жену, приглушая чувства и продвигаясь вглубь пещеры, где до него стали доноситься звуки каменного орудия, звенящие о каменную же гладь.

И Соляные Копи ожили, представ перед степняками настоящим Княжеством.

Все больше слышался говор людской, дребезжание инструментов и треск огня. И когда последняя ступень лестницы закончилась, второй сын Хана понял, что они оказались на огромной площади, подобной тем, что видел он в Белограде.

Площадь эта кишела что мужами статными, что девками пригожими. И все как один: высокие, стройные, с волосами бело-кипенными да кожей полупрозрачной. С очами синими, холодными, что льдинки.

Люди торопились. Сновали туда-сюда, похожие на муравьев, и на лицах их читалось сосредоточие. Ни один из них не остановился перед воинами, не стал оглядывать степняков. Что гул голосов, что ворох дел не остановился ни на минуту. Только статный мужчина, оказавшийся перед Даром, поклонился низко и проговорил:

- Велерад Великий ждет тебя, Князь. Следуй за мной. Воины твои могут остаться здесь, их накормят и напоят. За лошадьми доглядят. Велерад гостеприимен к путникам.

И проводник подал Дару знак следовать за ним.

Нареченный крепко сжал ладошку Яры и двинулся вслед провожатому, а за ним последовал десяток верных воинов. Мужчина, что шел впереди, обогнул широкую площадь и углубился в анфиладу залов.

Сколько ни погружалась Ярослава в вереницу палат каменных, ее ноздри продолжали дышать свежим воздухом. Соленым, будто принесенным с самого моря.