Знахарка

Когда же впереди показался зев его, черный, окаймленный громадными каменными изваяниями, Дар остановился. Стражей было ровно десять - по пять с каждой стороны. И как не вглядывался Дар в лица их, не мог отыскать отличий. Те же черты, та же одежда, украшенная кольчугой дивной. И мечи единой масти, каждый из которых на рукояти нес символ Велерада - два скрещенных молота.

Сколько ни прошел Дар земель иных, а такое видел впервые. И чуял он ворожбу, исходившую из зорких глазниц великанов. А потому и говорить стал с ними, как с живыми.

Поклонился низко, зная, что кланяется Князю Копей:

- К Велераду Великому воины Степи пришли с подношениями. С миром. С саблями, в ножны опущенными.

Дар выпрямился, ожидая ответа, но каменные истуканы продолжали стоять неподвижно. Знать, не торопится соляной народ встречать второго сына Хана...

Воин дал проклятью власти над телом живым и резко втянул воздух. Скакун, что шел под ним, тут же встал на дыбы, заржал испуганно. Но Дар не слушал зверя.

Запахи.

Они вились вокруг степняка тугим наузом. И чуялось нечто дивное в них. Словно бы сластями тянуло...

Дар мгновенно вспомнил лесную ворожбу, приключившуюся несколько ночей назад, и задумался. В тот раз тоже сладко пахло. Медуницей будто бы. Здесь же... запах иной. И понимал он: колдовство чудное, не виданное доселе, пред ним вершится. Грозит ли? Быть может. Да только воин давно выучился быть осторожным.

А потому дал сигнал степнякам спешиться и медленно двигаться вглубь пещеры. Держать факелы да кресала наготове. А лошадей покинуть у входа, привязав к истуканам каменным.

Сам помог спешиться Яре и лишь тогда подошел к раскрытой пасти земляного грота, почувствовав гудящую вокруг силу. Она вибрировала так мощно, гулко, что даже глухие до ворожбы бойцы невольно отпрянули, ощупывая руками звенящую на их телах кольчугу.

Однако ворожба гудела не долго.

Как только Дар провел степняков сквозь широкий зев, темнота сомкнулась вокруг них, а сила перестала шуметь.

Руки воина нащупали за пазухой два кресала, и факел, что держала подле него ворожея, вспыхнул. В зажегшемся коле света заскрежетали и другие огнива, а спустя несколько минут земляной грот озарился желтым пляшущим светом. Дар заключил в теплой ладони ледяные пальцы ворожеи и сделал первый шаг.

Стены грота казались грубо обтесанными, словно бы не попал Дар в Великое Соляное Княжество, а заблудился в обычной пещере, что вела под землю. Подлетком он видал такие в Землях Степи. Южный народ верил, будто бы жили в них в былое старые боги, что по глубоким да длинным проходам возвращались со Степной Земли в Шатер Подземный.

Воин выше поднял факел, разгоняя скопившийся клочьями мрак, и невольно остановился. То, что он поначалу принял за грубость стен, теперь представилось ему множеством символов, струящихся по серому камню. Литера за литерой, письмена сливались в причудливую вязь, которая, как уразумел Дар, с каждым локтем уходила чуть глубже в пещеру. Грот больше не казался глухим. Нынче он говорил с путниками, радушно предлагая ночлег.

И каждый символ пел. Тихо - так, что людина без дара небожителей и не поймет. Да и зачем ему? А вот ворожебник разумел бы слово.

То была охоронная ворожба, которая предупреждала всяк сюда входящего о силе и мощи живущего под ее защитой народа. И увлекала медленно внутрь пещеры. Шептала, думы дивные навевая. Мороком сыпала щедро. И вот уже воину не разобрать, где - явь, а где - навороженное...

Дар понял, что мысли его стали путаться. Сталкиваться друг с другом, будто бы браги отпившие, да вытягивать из души такое, о чем хотелось позабыть...

И внезапно из глубин памяти стали всплывать знакомые картинки.

Степняк думал уж, будто позабыл тот день. Надеялся, проклятие отняло что память, рожденную в Лесных Землях, что эту, степную. И ведь продал он душу за покой, пусть и временный, а вновь пылает она болью не пережитой...

...И вокруг него словно бы не холод земляного грота, а жар Степи, в которой он, еще человек, проживает последние годины...

Гнедой, что шел под воином, взволнованно бил копытом сухую желтую землю, чуя смрад тлеющих тел. И страшно ему было, да только хозяина он боялся всяк сильнее.

Ашан обернулся.

В облаке пыли, что который день гоняло по пустыне сухим ветром, шла повозка. А на ней, повозке той, в белых саванах лежали два тела: его Жайна с младенцем.

Дитяти он не дал назвища. Ни степного, ни лесного. Боялся. Думал, как назовет малечу, так и не сдюжит. А так - дитя и дитя. Словно бы не по-настоящему это все...

Второй сын Хана спешился.

Он оставлял Жайну скоро, словно бы страшась того, что у него не хватит воли выполнить данный ночью обет. Словно боялся, что придет она к нему во сне, да и упросит не принимать на душу проклятье...

А оттого и понесся с захоронений глубоко в пустыню, где сыскал шкуру степной гадюки. Клыки дикого волка взял с собой - то ж старый Хан одарил ими, когда сына второго именем зверя называл.

Гриву отнял у скакуна своего гнедого. Да перо орла не позабыл.

Разделил дары по-над четырьмя частями света, улегся меж ними.

Ждать стал.