Знахарка

Знахарка огляделась по сторонам. Сводчатые стены с резьбой рун. И ворожба, сквозившая из каждого знака.

В глазах начинало рябить, и сквозь нее, рябь эту, проглядывали картинки.

...Вот она, Яра, зим десяти, сидит у матери на коленях. И та гладит ей головку, будто бы жалея малечу свою. Говорит ласково с дочкой, да зовет обедать. А на столе уж и снедь стынет. И Ярослава чувствует пах духмяный, а потом и вкус тушений на губах. И снова заглядывает в глаза матке. Кожа ее белоснежна, а волосы словно бы инеем покрыты. Глаза сини. Пригожа та и... жива...

Но Яра точно знает, что мать ее мертва. А значит, это - видение. Морок. И скинуть бы его, да только...

Морок проходит сам собою, оставляя слезу непрошенную. И знахарка радуется, пока не понимает, что видит другой.

...На расстояние взора раскинулись пред нею желтые пески Степи. Впереди - Шатровый Город, в который Дар, а нынче Ашан, вводит ее хозяйкой. Старый Хан мертв. Сын его первый, брат названный нареченного, погиб в Земле Лесов от Струпа Морного. И теперь Дар, муж ее, Ханом садится на паласы расписные.

И Ашан ведет ее к коврам мягким, усаживает подле себя. В глаза глядит. Да только с каждым днем все реже. А перед ним - тонкие станы степнячек, изгибающихся в легком танце. И ткани дивные, привезенные с Земель Южных, манят Хана молодого к телам юным. А ее тело, нынче изменившееся от сильного дитяти, уж не зовет мужа как прежде. И все чаще Яра остается в Шатре одна, окропляя дивные ткани солеными слезами...

Ярослава зажмурилась, ощутив соленый привкус во рту, и видение снова исчезло. А за ним появилось другое.

...Теперь уж она - мать. Нянчит на коленях кроху-сына. А вокруг - Шатровый Город да Степь. И сквозь приоткрытый полог ее с Ашаном-ханом дома наметает горсти желтого, как янтарь, песка. Где же Дар? Нет, здесь нельзя кликать Великого Хана именем лесным. Здесь он - Ашан. И Яра поправляется, пусть даже и про себя. И снова задается вопросом, где нареченный.

Вспоминает. Как рядилось войско, да вышивались женами обереги. Припоминает горячий поцелуй на губах. И сквозь время, прогортанное, что страница старого фолианта, она воет горьким ревом посреди Степи над скрещенным луком и копьем, что принесли ей с телом хладным Дара.

Ее Дара.

Он был послан ей старыми богами, а его отняли.

Ей страшно. И больно. Одиноко...

И Яра начинает выть в голос. Уже не в мороке, а здесь, в сумрачном переходе Копей. И горько ей так, что не в силах остановить она слезы. Ее трясет, и в забвении своем знахарка хватается руками за теплые руки мужа, что удерживают ее от следующего морока. И голос, нежный, родной, заставляет ее прислушаться:

- Ярка, птичка моя...

Голос ей знаком. Дара. И не мертв муж ее. Греет вот, как и прежде. Птичкой кличет. И ласково так у него выходит, что сердце замирает...

Яра позволяет себе так крепко обнять нареченного, как только может. Знает ведь, что уж больно ему, но отпустить не может. Не здесь и не сейчас.

Никогда.

А морок потиху уходит, отпускает ее. Тогда на смену ему приходят объятия Дара. Другие.

Они крепкие, но нежные. Ласковые. Бережные.

И Яра откидывается в них. Теперь ей хорошо и уютно. Покойно. И даже гнев, что поднимается в душе проклятого, не пугает ее. В конце концов, ее мужу есть на что сердиться. А она, маленькая женщина, заслужила защиту.

И чувство покоя.

А Дар кричит. Внутри груди его поднимается волна жара гневного, что больше не сдерживается ни силой воина, ни ворожбой знахарки. Сквозь забытье Яра видит, как муж ее останавливает провожатого. Рука, та, что не держит знахарку, хватает его за одежды. И снова алая волна ярости. Слова о том, что она, жена его, непорожняя. И что коль кто еще посмеет наслать на нее морок, Дар превратит Копи эти в могилу.

Тогда морок уходит полностью.

Но Дар больше не выпускает Яру из рук.

И в Тронный Зал он вносит ее как дитя.

***

Карта Колдуньи сияла все ярче.

Один за другим, появлялись на ней новые огоньки, и, рассыпавшись разноколерными звездами по полотну, набирали силы. Чародейка вела рукой по-над Княжеством, и в руке ее покалывало. Где слабее, а где и так, что рука одергивалась сама собою.

Боги не жалели нынче силы для ворожебников. Значит, и ее, Пламены, мощь разгоралась все ярче...

Чародейка зашипела подобно змее.

Не любила она имени своего, за огненные кудри данного. Словно бы это раз за разом нашептывал его полюбок, что девку глупую со свету сжил. И хоть отказаться от назвища Колдунья не могла, да только просила звать себя иначе. Госпожа вот звучало хорошо. Стройно. И о полюбке напоминало мало...