Знаки любви

Позднее все прояснилось. Элен написала новую записку, безупречно подделала мой почерк и подпись и передала ее Хенрику. Новое письмо гласило, что я хочу встретиться с ним на пятнадцать минут раньше оговоренного срока. Тем временем Элен поджидала его в комнате для гостей. К моменту моего появления они прижимались друг к другу в сумраке и целовались уже пятнадцать минут кряду. Впоследствии Хенрик показывал мне записку как извинение. Но я так и не смогла его простить. Я не могла понять, как он мог принять ее за меня. Он так и сказал. Он был уверен в том, что это я. Я изучала его, пристально смотрела ему в глаза. Хотела найти в них признаки обмана. Но он говорил правду. У меня это не укладывалось в голове. Как он мог подумать, что целует меня. «Избранную». Мы с Элен и вправду имели схожее телосложение, и тем не менее… Она заняла мое место, а он не заметил разницы. Я была той, кого можно заменить.

У меня начался своего рода кризис. Как мог мальчик, который так уверенно обращается с литерами, выказывать такую некомпетентность в делах, которые касаются девушек? Хенрик был необычным, мне он нравился именно потому, что у него были редкостные дарования. Он мог на ощупь отличить «к» из кассы с Futura от «к» из кассы с Helvetica. Но те же чувствительные кончики пальцев не сумели отличить изворотливого дьявола от тоскующего ангела. Неужели так будет и в будущем? Неужели мужчины не видят разницы между подлинником и подделкой? Что с ними? Как они могут быть такими – я искала слова – несмышлеными? Неужто у них напрочь отсутствует чутье?

Дома у себя в комнате, после вечеринки, я нашла зажигалку дяди Исаака, чтобы попробовать выбить искры.

Успокоения ради. Не вышло. Кремень стесался. Я решила, что это знак. Я решила, что больше никогда не влюблюсь, что отныне сама способность влюбляться во мне атрофирована.

Позднее я узнала, что тем же вечером у автомобиля дяди Исаака заглох мотор. «Кадиллак» тоже не вытерпел. Все красивые вещи умирают одинаково. А может, любовь просто истрепана и затерта до дыр.

Забавно, но я не сердилась на Элен. Она по сути своей просто продемонстрировала то, что и так постоянно утверждала: мальчикам не хватает как минимум одного измерения. Судя по всему, что я знала, Элен могла носить в себе кровавую жажду мести несколько лет, с тех самых пор, как я пихнула ее во флагшток. На самом деле я давно это подспудно ощущала: на Элен нельзя положиться. К моему облегчению, она переехала в Париж сразу после этого эпизода. Я вновь увидела ее только однажды – в телевизоре – много лет спустя. Это были Олимпийские игры; она бежала марафон за Францию. Я тут же подумала, что она наверняка из тех, кто принимает допинг.

Я направила всю свою агрессию на бедолагу Хенрика. По стечению обстоятельств я одолжила у него пять лучших пластинок Боуи, чтобы переписать их на пленку. Для начала своими фломастерами я покрыла красивые обложки тем же художественным граффити, как на его гитарном кофре. Слова, которые я писала, были не слишком приличными, но зато их было сложно прочесть. Затем я нашла шило и процарапала им еще более грубые ругательства, почти что проклятия, на обеих сторонах пластинок. Я чувствовала, что прокалываю нарыв. Невозможно было разобрать, что там написано – каждая пластинка походила на Фестский диск[55] – но он мог попробовать их поставить, послушать, как они заикаются. Is there life on… Is there life on… Is there life on…[56] И больше ничего.

VIII

Я захворала. Я болела от любви. Но спустя три дня после вечера Гильгамеша я поднялась и села перед монитором. Несмотря на слабость тела, фантазия казалась удивительно острой, и я принялась за работу с решимостью, в которой оптимизма и отчаяния было поровну. Мысль об Эрмине продолжала меня терзать, но это был и хороший стимул. Я целеустремленно работала несколько суток, рисовала некоторые буквы с нуля, с уверенностью ученого, который напал на след будущего открытия.