Знаки любви

Когда я была подростком, мое внимание безраздельно поглощали заголовочные шрифты. Их способность передавать атмосферу восхищала. Если в школе отмечали День лыжника, мы с Элен украшали буквы в приглашении снежинками и сосульками, а стоило классу отправиться в лес по весне, как те превращались в ветки с молодыми зелеными побегами. От заголовка плаката, анонсировавшего школьный новогодний праздник, летели искры, как от бенгальского огня. Теперь же мой интерес сместился в сторону тех букв, которые не принято замечать: большой анонимной массы знаков, какую в нашей стране называют «хлебным шрифтом» – в свое время типографы зарабатывали им себе на хлеб. Встретив Артура, я сразу вспомнила это слово. Хлеб, который он пек, мог выглядеть заурядно, однако отличался на вкус.

Во время одного из немногих посещений моей квартиры он так и застыл на месте, удивленно разглядывая многочисленную технику в моем кабинете, хотя я уже рассказывала ему о своей страсти, о моем заново обретенном проекте. По такому случаю я показала ему три тестовых листа, которые только что распечатала; двенадцать последних страниц из «Страданий юного Вертера», набранных тремя разными версиями шрифта Cecilia.

Он вдумчиво, время от времени раздраженно или иронично покачивая головой, просмотрел распечатки по очереди. Я следила за ним украдкой; нервозная, изголодавшаяся по признанию. У меня сложилось впечатление, что сюжет книги ему знаком.

– Шрифты-то красивые, – сказал он. – Здесь не в буквах проблема, а в содержании.

Он еще раз негодующе покачал головой, откладывая листы бумаги, и устало улыбнулся.

– И как только Лотта могла дать ему пистолеты?

Прошло много времени – многие месяцы, – прежде чем я стала воспринимать эту фразу как коррективу. Как вопросительный знак, который поставили у всех моих устремлений.

* * *

Однажды в конце октября, в пустынной долине Шингрис, Анита Берг увидела клин диких уток, летящих на юг, в форме идеального V. Но затем, рассказывала Анита Берг, они медленно сменили свои позиции и образовали отчетливо читаемый SOS, а затем так же медленно снова сложились в V. Анита Берг расспрашивала многих других местных жителей, но она оказалась единственной, кто видел это.

В Национальной академии художеств моя апатия постепенно сменилась жаждой бунта. Этой тяги я не ощущала со времен нашей дружбы с Элен, когда я ходила с золотым лбом и ненавидела петли, запиравшие меня в пространстве. Это было как новый пубертатный период. Я хотела совершить революцию. Человеку под силу совершить революцию, даже в наши дни. Я грезила тем, что буду влиять на сознание людей, направлять взгляд внутрь их самих, их возможностей, орудовать знаками, которые кажутся такими нормальными, что люди даже не замечают их, когда прочитывают. Моей целью был новый шрифт. Новая отливка, новые пуансоны.

Наш преподаватель Ханс-Георг Скай говорил, что нам нужно только одно, чтобы стать хорошими шрифтовыми дизайнерами: воля. Чего-чего, а ее у меня было в избытке. Но создавать новые знаки было сложнее, чем я думала, да и сама техника в то время была непростой. Я рисовала каждую букву вручную, в увеличенном формате – «А» могла быть сантиметров двадцать пять высотой, – и я должна была вырезать их из красной пленки, прежде чем сфотографировать.

Когда я нависала над ними со скальпелем, то ощущала себя хирургом; малейшая ошибка, и жизнь может оборваться. Я мыкалась – тратила все свое свободное время – битый месяц корпела над одной только «R»; проводила вечер за вечером в общей комнате на третьем этаже академии, vis-a-vis Маленького Ватикана, погруженная в особенные проблемы «R». Не приходится долго разглядывать «R», чтобы понять, что это вовсе не «Р» с хвостом или видоизмененная «В». В то же время нужно было рассматривать ее в соотношении с другими буквами. Если я рисую «R» так-то, то «К» должна быть такой-то. И как тогда сделать так, чтобы «Z» или «D» не оказались слишком широкими?