Знаки любви

Йон Людвиг был, однако, не из тех самоуверенных лизоблюдов, коих в рекламной сфере великое множество. Особенно среди мужчин. Йон был интеллектуалом, автором текстов и генератором идей. Его уважали. Он принимал участие, бесплатно, во всех «правильных» кампаниях для таких правозащитных и благотворительных организаций, как «Эмнести Интернешнл» и «Армия спасения». К тому же его критические высказывания о своей собственной сфере деятельности регулярно оказывались в центре внимания.

Мне повезло получить работу на лето в его престижном бюро, которое славилось «рекламой, обращенной к сердцам». Наш роман завязался благодаря случайности. Главного художника в бюро звали Йан. Однажды утром я набросала ему записку от руки – она касалась стратегии разработки типографики брошюр, небольшого звена в работе над новым корпоративным стилем банка – и, поскольку он был на семинаре, попросила пробегающего мимо коллегу положить ее на полку для внутренней почты; торопясь, я нацарапала «Йан» на конверте с несвойственной мне небрежностью. В результате коллега прочел «а» как «о». Так Йон и получил записку. Я слышала, что поворот не туда порой круто меняет жизнь человека, но чтобы неразборчивый почерк привел к чему-то столь же отчаянному – никогда. Я всего лишь писала слишком бегло, чтобы четко вывести концевой элемент «а», а мне открылся целый новый мир.

После обеденного перерыва Йон подошел к моему рабочему месту и пригласил меня поужинать вместе. Позднее он рассказывал, что влюбился в мой почерк – он называл его «бирманским». Мне было приятно, я вспомнила бабушку. Он и правда, бывал в Бирме? И правда, бывал. Не знаю, что меня в нем привлекало, но я с первого же мгновения решила: в мужчине, который пишет такие оригинальные рекламные тексты, непременно что-то есть. В мужчине, который находит такие необычные углы зрения. Стоит за кампаниями, которые обсуждают в «Дагсревюен». Во всяком случае, к его аристократическому ореолу или постоянно растущему финансовому благосостоянию моя симпатия точно никакого отношения не имела. Я обратила внимание и на то, что он не ходит в модные местечки, где посетители в то время прикуривали от тысячных купюр и поливали все вокруг шампанским. Йон предпочитал оставаться у себя на вилле из двадцати комнат. Йон Людвиг был женат. И все, кто его знал, прибавляли одно и то же наречие: счастливо. Йон Людвиг был счастливо женат.

Поначалу я была настроена скептически. Держалась сдержанно. Но всего через несколько месяцев он возбужденно ворвался в офис и потянул меня за собой в город и здесь, на Студенческой аллее, в самом центре Осло, в окружении пенящихся фонтанов, объявил о своей любви.

– Я никогда не встречал никого, похожего на тебя, – сказал он.

– С тобой я снова становлюсь радикалом, – сказал он.

– Я развожусь, – сказал он.

Я была потрясена и польщена одновременно. По всем признакам, идеальный брак распадался из-за меня. На глазах у троих детей отец уходил из семьи ради молоденькой сотрудницы. Чтобы я лучше осознала всю серьезность ситуации, важность его «жизненного решения», он к тому же подарил мне кольцо с бриллиантом весом не меньше карата. Деньги и статус значат для меня мало. И тем не менее я чувствовала, что мне воздают почести. Я была, позвольте признаться, немало взволнована.

Вскоре я уже проводила в новой квартире Йона Людвига больше времени, чем у себя дома. Вечер за вечером проходили в его поспешно, но прихотливо обставленной гостиной, где мы слушали многочисленные диски с итальянской оперой и где он извлекал белое вино невероятного качества из своего поистине неистощимого хранилища. Часто он подавал мне деликатесы в стиле тапас, этакий дистиллят изысканных обедов: утиная печень и манговый чатни, морские гребешки на гриле и язык трески в зеленом соусе, ломтики груши с прозрачными кусочками пармезана. Что бы я сейчас ни думала о Йоне Людвиге, я никогда не забуду, какие чудеса он выделывал с самым обычным чеддером.

Мне больше всего нравилось беседовать о том, что я изучила в Академии художеств, и я постепенно наловчилась парировать его поразительно несдержанные критические замечания относительно взглядов моих преподавателей. Я могла стерпеть все – но стоило ему начать измываться над Хансом-Георгом Скаем, как я резко протестовала. Скай не мог себя защитить. В остальном я ценила острый язык Йона.

– Знаешь, реклама – коммерческое искусство, в отличие от классического искусства ты зависим от моментального позитивного отклика публики, – мог он, например, постулировать за бокалом шабли.

– Большая удача для нашей отрасли, что теперь человек не гражданин, а потребитель; его свободное время занимает потребление, а благодаря рекламе он узнает, что такое красивая жизнь, – утверждал он однажды, когда мы дегустировали превосходное пате из трюфеля.

– Сегодня на смену психологам пришли пластические хирурги. Для любой жительницы большого города, которая следит за трендами, непререкаем именно их авторитет, – мог он сказать с обезоруживающей улыбкой, ставя какую-нибудь из своих любимых арий.

* * *