Знаки любви

Настала моя очередь усмехаться. Я подумала, он шутит, но он лежал с серьезным видом и показал мне полосу внизу живота справа. Прямо после схватки с мостом ему стало плохо. Он потерял сознание от боли. Оказалось, аппендицит.

– После операции я решил завязать с виолончелью, – сказал он. – Этот путь явно вел в никуда.

Дедушка рассказывал мне, что мертвые в Древнем Египте носили маски, которые часто изготавливались из склеенных папирусов, писем, которыми больше не пользовались. Сейчас ученые нашли способ отделять, один за другим, эти папирусные листы друг от друга, чтобы прочесть содержимое. Я чувствовала, что, лежа рядом с Артуром и водя пальцем по его шрамам, я занимаюсь примерно тем же.

Как я могла оказаться такой невеждой? Такой неподготовленной?

Я получила как минимум одно ясное предупреждение. Как-то раз Артур сидел за столом после завтрака и увлеченно писал что-то в своей черной записной книжке. Между кончиком карандаша и бумагой буквально полыхали искры. Мне хотелось снова заманить его в спальню. Он попросил меня подождать. Я была нетерпелива. Настаивала, дразнила его. Он снова попросил меня подождать, ему нужно было записать что-то важное. Я продолжала дразнить, отвлекать его, хоть и видела, что он разражается все больше и больше. Когда я в шутку сделала вид, что вот-вот утащу у него записную книжку, он схватил банку черничного джема и метнул ее в мою сторону. С большой силой. Она просвистела мимо, ударилась о стену и разлетелась на куски. Я не столько смутилась, сколько развеселилась, глядела на пятно и на синюю полосу, которая сбегала от него вниз. Меня больше занимал знак, проявившийся на стене, чем тот факт, что Артур сердится. По-настоящему сердится. Сердится, и непонятно почему. Пятно и полоса на стене походили на восклицательный знак вниз головой – так его пишут в Испании. Меня так впечатлило это зрелище, что я совершенно позабыла о швырнувшем банку мужчине. О том, что это могло бы рассказать о нем нечто существенное.

Вспоминая Йона Людвига, короля-зеркало, я рассердилась. На саму себя. Во многом именно из-за него я так долго пренебрегала работой над созданием своей собственной гарнитуры, забросила многообещающие черновики, оставшиеся еще со времен учебы в академии. Сначала я отложила этот проект, соблазнившись вакансией в престижном бюро Йона Людвига, затем у меня не было времени думать об этом из-за затянувшихся и все более выматывающих отношений. Я предала свой проект из-за любви. Когда роман подошел к концу, я устроилась в другую фирму, на этот раз к конкурентам. Я употребила всю свою творческую энергию и все свободное время на то, чтобы доказать миру, что могу создавать вещи ничуть не хуже, чем Йон Людвиг. Они и вправду были такими же хорошими, да только все буквы, которые я писала, были легкими, как пух одуванчиков.

На что мы только не растрачиваем наши жизни. Кажется, миновала пара ударов сердца, а проходит десять лет. Десять лет. В голове не укладывается.

Сейчас наконец я вернулась. В последовавшие за визитом к Артуру дни я без конца ставила фоном записи японской бамбуковой флейты и работала. Пожалуй, я думала, что подберусь к нему ближе, стоит только продолжать слушать хрупкие, ищущие мелодии сякухати, мелодии, навевающие тоску. Медленно улучшая мой алфавит, утолщая одни штрихи и утоньшая другие, находя новый фасон концевого элемента, меняя межбуквенные интервалы, я неоднократно задавалась вопросом, а не ищу ли я нечто другое, помимо нового шрифта. Что, если я ищу другую форму любви, может быть, даже невозможную форму. Что ж, почему бы и нет. Я хотела, чтобы так и было. Ведь по-настоящему ценно в жизни только одно: попытка совершить невозможное.

В эти сутки я работала, забыв обо всем, запоем, у меня едва находилось время поесть. Даже еда, на приготовление которой ушли бы считаные секунды, и та стояла в шкафу нетронутой. Я продолжала изводить себя самой сложной и самой времязатратной задачей – исследованием того, как различные комбинации букв функционируют вместе, как отдельные знаки ведут себя во всех мыслимых сочетаниях. Я пробовала и вносила правки. И снова пробовала, и снова правила. Шрифт делался все лучше. Я думала, что снова создаю письмо бриллиантом, и, возможно, именно из-за этой ассоциации всплыл в памяти Ханс-Георг Скай. А с ним: шкатулка, которую я спасла из горящего дома. Мой рыцарственный учитель скончался вскоре после катастрофы. Причиной смерти стали не ожоги, но ушиб головы. А что, если виновата не потолочная балка? Загадочная история. По всей вероятности, его дом подожгли, но виновные так и не были найдены.