Знакомство с Тишковым

Так могла поступить и так действительно поступила Юлька из повести «О любви». Но Юлька из «Жестокости» — никогда! Письмо к Узелкову попало совершенно случайно.

Его письмо в руках Узелкова — это было свыше Венькиных сил, лежало за границами доступного его пониманию. Захлестнутый волной отчаяния, он разрядил у виска револьвер.

Для ребят из угрозыска, для Юли смерть Веньки — трагедия, глубину которой им предстоит постичь. Но вскоре после Венькиной гибели молодой сотрудник восклицает: «Обман всегда остается обманом! А Советская власть без обмана проживет. Ей обман не нужен».

Впервые, еще смутно, им открылся, словно озаренный вспышкой Венькиного выстрела, истинный облик Узелкова.

Это, конечно, не оправдание самоубийства; да, Венька, останься он в живых, сам бы первый осудил себя. Он не готовился к самоубийству, не помышлял о нем, и на предшествующих страницах нет и намека на подобный исход.

Принимая близко к сердцу трагизм Венькиного положения, переплетение обстоятельств, толкнувших на отчаянный шаг, мы понимаем: своей пусть и не оправданной смертью Венька Малышев обнажал опасность и серьезность узелковщины; неправильно, малодушно, однако все же продолжал противостоять ей.

Венька пал в борьбе — пал не от вражеской руки, а от собственной. Финал необычный для нас и для писателя. Но у Веньки, оказавшегося в одиночестве,?иного исхода в тот момент, думается, не было. Неумолимы события, упряма — психологическая логика. Венька Малышев из провинциального угрозыска 20-х годов, дважды названный писателем и дважды погибший, нравственной несгибаемостью не только определил собственное место среди современников. Он переступил границы своей эпохи и, обретя вторую жизнь, пришел к нам.

Тема, начатая «Испытательным сроком» и получившая в «Жестокости» свое драматическое развитие, углубление, не отпускала писателя, заставляла его искать новый материал, новое преломление.

Умение «переоткрывать» минувшее сделалось почти непременной чертой творчества. Писатель возвращался к себе, чтобы уйти от себя и обрести вновь. Так произошло и тогда, когда П. Нилин обратился к годам Великой Отечественной войны.

У повести «Через кладбище» нет таких прямых предшественников, как у «Жестокости». И пересмотра требовала не фабула, но принципы воссоздания человека на войне, а еще более — осмысление его подвига.

Большинство нилинских военных рассказов ограничивалось довольно беглой передачей факта и достаточно элементарным авторским истолкованием.

Теперь же война виделась несколько иначе, она представала вынужденной жестокостью, порой требующей, чтобы человек многое подавлял в себе.

Снова, как в недавней повести, писатель проверял своих героев их отношением к жестокости. Любая попытка перейти пределы необходимого — им отвратительна и ненавистна.

В прежних произведениях Нилина о войне подвиг чаще всего означал физическое деяние, свидетельствующее о мужестве либо находчивости. В повести «Через кладбище» подвиг — прежде всего овладение нравственной высотой, преодоление внутренних препон. Физическая смелость выражает смелость и силу духа. Как и в «Жестокости», подвиг тут лишен выигрышной живописности — он прекрасен выявлением внутреннего совершенства, порывом к нему.

Правда, неторопливый, выношенный и тщательно выписанный зачин, пространная экспозиция вселяют надежды на полотно большей широты, емкости, значимости. Не все, от начала заложенное в повести, развернуто др конца, Будто в какой-то момент автор решил сузить действие, обрубить часть сюжетных линий. Будто час испытаний укорочен, скомкан.

Впечатление такое, словно автор хотел сказать о большем, нежели он сказал. Линии Михася предстояло стать не главенствующей, а одной из нескольких. Но и она, невеселая история шестнадцатилетнего паренька, составляющая канву повести, достаточно показательна для того, чтобы увидеть в ней в чем-то по-новому понятую войну и человека на войне.

Рассказывая, как Михась по заданию командира партизанского отряда пробирается к подпольщику Бугрееву, который выплавляет для партизан тол из снарядов и неразорвавшихся бомб, писатель идет от очевидного и простейшего к сложному и доступному не только зоркому глазу, но и сосредоточенной мысли.

В «Испытательном сроке» и «Жестокости» основные препоны, мешавшие герою проявить доброту и доверчивость, как правило, находились вне его: время, своеобразие службы в угрозыске и т. д, Внутренних колебаний и сомнений Жур, например, не ведал, да и Веньку они посещали не так уж часто. Им в общем-то было ясно, кто достоин пули, а кто — доверия.