Знакомьтесь — Юджин Уэллс, капитан

Толпа подается вперед. Полицейские в оцеплении натужно кряхтят, отражая натиск. Тут и там над головами взмывают камеры-жуки, но, не пролетев и пары метров, бессильно валятся под ноги вытягивающих шеи людей — аппаратура не выдерживает помех, что создают системы электронного противодействия СБ.

— Идут, идут!

— Где!

— Вон там, на лестнице!

— Кто это?

— Кого-то арестовали?

— Воробей-два — Соколу, наблюдаю объекты Один, Два, все спокойно.

— Воробей-один, объекты вижу, все в норме.

— Луч — Соколу. Объекты спустились с лестницы. Все в норме.

Идти в плотном окружении людей в броне очень неудобно. Нас так стискивают, что ног не видно. Я то и дело спотыкаюсь на неровностях брусчатки. Мишель и того хуже. В своих шпильках она ковыляет беспомощно, иногда просто виснет на моей руке. Нас практически волокут вперед, подталкивают сзади, не давая осмотреться. Я уже вижу броневик с распахнутыми кормовыми люками — до него каких-то двадцать метров. И тут невыносимое напряжение, сжимавшее мои внутренности, прорывается наружу. Я просто печенками чуял, что эта прогулка добром не кончится.

«Угроза слева! Ложись!» — беззвучно кричит Триста двадцатый.

Я выполняю его просьбу-приказ автоматически. Подгибаю колени и изо всех сил тяну за собой Мишель. Не успевшие ничего понять охранники пытаются поддержать нас, одновременно продолжая толкать вперед.

— Ложись, ложись! — кричу я в чью-то бронированную спину, но меня не слышно в гуле толпы, шорохе сотен ног, шуме двигателей.

И тут я слышу выстрелы.

«Полицейский дробовик, пятидесятый калибр, десять зарядов», — спокойно, как на тренировке, комментирует Триста двадцатый.

И мне, наконец, удается упасть. Вместе с Мишель. И вокруг падают и крутят головами телохранители, не понимая, откуда летят пули, вокруг нас образуется куча-мала из бронированных истуканов, кто-то чертыхается от боли — зацепило, и полицейский с перекошенным лицом, уперев локоть в капот своей машины, всаживает в лежащие тела заряды картечи.

— Воробей-два — Соколу. Полицейский из оцепления открыл огонь.

— Воробей-два — огонь на поражение!

— Выполнено. Цель поражена.

Пуля снайпера сбивает копа на шестом выстреле. Его тело отбрасывает под ноги опешившим полицейским из оцепления. Они растерянно оглядываются, ослабив хватку рук. Толпа напирает, тянет шеи, всем интересно, откуда выстрелы, задние подталкивают передних, цепь рвется и, топча агонизирующее тело, люди потоком устремляются вперед. Не успевшие ничего понять полицейские из других экипажей, обзор которым заслонили массивные бронемашины, тем не менее, засекли дульные вспышки винтовки снайпера и открыли бешеную пальбу по чердаку.

— Воробей-два — Соколу — нахожусь под огнем. Полиция не на нашей стороне. Сокол, я ранен.

— Воробей-один — Соколу: позицию Воробья-два расстреливают.

— Луч — Соколу, полиция открыла огонь на поражение.

— Сокол — всем, огонь по полиции! Прикрыть объекты огнем! Открыть огонь по полиции! Луч — огонь по патрульным машинам.

Вокруг образуется настоящая свалка. Выстрелы гремят со всех сторон. Оцепление, побросав щиты, смешивается с толпой. Патрульные ожесточенно палят куда глаза глядят, укрываясь за машинами. Обезумевшие люди мечутся, топчут упавших, оскальзываются в лужах крови и на осколках стекла, пытаются нырнуть в кусты, откуда их выталкивают те, кому повезло успеть спрятаться раньше, какие-то типы в штатском выхватывают автоматические пистолеты и вступают в перестрелку с патрулями. Те, осатанев от страха — их убивают со всех сторон, стекла машин давно осыпались от попаданий, колеса пробиты, пули невидимых снайперов прошибают легкие бронежилеты насквозь, — бьют по чердакам, по толпе, по всем, кто пробегает мимо. «Дежурный, дежурный! Мариотт-платц, ожесточенная перестрелка, убиты полицейские, требуется подкрепление!» — кричат они в коммуникаторы.

Группа усиления агентства Бора высыпает из броневика, окружает нас непробиваемыми щитами, на бегу делает залп дымовыми шашками, и все кругом становится бело-зеленым. Призраки в дыму сталкиваются лбами и вопят от страха, выстрелы продолжают грохотать, шальные пули то и дело звонко рикошетируют от щитов, нас подхватывают под руки, как неодушевленный багаж, и тащат назад, к отелю. Несколько человек поднимают раненых, пристраиваются сзади. Броневики, рыча, разворачиваются, давят людей, закрывают нас бортами. Броня искрит от попаданий — пули летят отовсюду. Тень падает с неба — легкий коптер проносится над самой землей и вновь исчезает. Гулкие взрывы впереди. Пламя на мгновенье проступает сквозь дымную пелену. Мы вваливаемся в холл. Служащие давно расползлись по углам, лежат, закрывая головы. Вторая группа охраны грохочет ботинками вниз по лестнице. Я рвусь из рук телохранителей. Меня крепко держат. «Пустите, болваны!», — кричу я в ярости, извиваясь. Шальная пуля вышибает щепу из лакированной стойки портье. Наконец, Триста двадцатый что-то делает с моим телом. Я вырываю одну руку, вторую, делаю мощный толчок ногами. Хватаю Мишель, прижимаю к себе.

— Отпустите, я сам. Прикройте сзади! — кричу в зеркальные морды.