Знамение змиево

Ещё какое-то время Воята стоял, не веря, что всё кончилось. Мёртвая тварь висела на стене по-прежнему, но теперь как-то обмякла, сдулась, напоминала пустую оболочку, как будто жизнь покинула её много лет назад.

– Ш-што это б-было? – невесть у кого спросил Воята.

– Это дух… тот самый… – хрипло ответил ему голос Страхоты. – Жма ж его побери… Хотел он в тебе жить… да не пустили его…

– Куда же он полетел?

– Знать, в озеро. К господину своему.

– Господину?

– Змию Смоку.

– Тоже сейчас примчится?

– Нет. Змий Смок озера не покидает. Но пока он там сидит, дух этот себе новое пристанище в том или другом сыщет… Тебя хотел пожрать. Я тут сам едва не поседел от жути. Хорошо, не пропустили его…

– «В сосуд твой не могу внити: отвсюду бо затворен и запечатан есть!» – с торжеством ответила Марьица, повторяя слова беса, который пытался проникнуть в святого диакона Кириака.

– Спасибо тебе, Марьица, ты истинный ангел! – Воята поклонился. – И вам, души спасённые, что не оставили меня.

Вслед за тем Воята отвязал Дрозда и пошёл с ним к двери. Пинком выбил насторожку из-под бревна – оно рухнуло, тяжело ударилось о земляной пол, аж гул пошёл. Воята отбросил дверь от косяков и вывел взмыленную, дрожащую от пережитого ужаса лошадь. Хотел оглянуться – не смог, шея одеревенела.

Нужно к ручью – напоить беднягу Дрозда, попить самому… помыться. Теперь Воята ощутил, что рубаха насквозь пропитана потом.

Луна над широкой поляной клонилась к лесу. Старая избушка волхва стояла тихая, пустая, будто грустила, что последний из её былых обитателей нашёл такой жуткий конец. Половина неба на востоке уже заметно побелела, воздух был не чёрным, а серым, как волчья шкура – близился скорый летний рассвет. Где-то нежно защёлкал соловей. Стараясь не споткнуться, Воята повёл Дрозда через поляну.

– Видех нечестивого, превозносящася и высящася, яко кедры ливанские, – умиротворяюще, полубессознательно бормотал он, успокаивая не то коня, не то себя. – И мимо идох, и се, не бе, и взысках его, и не обретеся место его…

«Но он прошёл, и вот его нет; ищу его и не нахожу…»

* * *

Подъезжая на рассвете к Пестам, Воята подумал о Еленке: нужно рассказать ей, чем кончилось дело. Плохо началось её замужество, ещё хуже завершилось, но теперь она вдова и имеет право нынче же узнать об этом. Замужняя жизнь для неё обернулась ловушкой, полной горя, страха, потерь, одиночества и отчуждения; теперь она свободна, но не слишком ли поздно? Вслед за тем пришла мысль о Тёмушке и болезненно кольнула в сердце: девушка стала наполовину сиротой. Не повезло ей с отцом, но больше его нет, и Воята прервал его жизнь своей рукой… Воята поморщился. Пока всё происходило, думать было некогда, да и в чём сомневаться, когда зверь рыкающий ищет тебя пожрать. Но не было ни гордости, ни удовлетворения, ни даже радости, что сам остался жив. Одно омерзение. Как бы он хотел, чтобы всё это оказалось сном! Или случилось не с ним, а с каким-нибудь молодцем из сказания – послушали, побоялись, да и спать… Молитвы пока не помогали – привычные слова в голове казались бессмысленным скрипом каменного жернова.

Вовремя вспомнил: сам же услал Еленку ночевать к соседям, а к каким, где их искать? Воята не стал выезжать из леса, а устроился близ опушки: Дрозда привязал, лёг прямо на траву и мгновенно заснул, опустив голову на короб. Вымотан был так, что даже во сне ничего не видел. Когда проснулся, солнце стояло высоко. От голода сводило живот, но мысль о хлебе или каше вызывала тошноту.

– И что дальше? – спросила Еленка, когда Воятин короткий и не очень связный рассказ завершился. Про змею чёрного дыма он рассказывать не стал. – Как же Тёмушка?

– Поеду домой, батожок поищу. Он сказал, не дома держит, но, я думаю, солгал.

Плохо дело, если нет, при этом подумал Воята. Поди сыщи, куда обертун мог запрятать рябиновый посошок, по виду как простая палка. Но расспросить его перед смертью Воята всё равно не смог бы, даже если бы и вспомнил об этом. Да и тот не сказал бы…

Но пока самым трудным было держаться так, будто ничего не случилось и парамонарь просто гулял где-то с молодёжью, пользуясь отъездом священника. Воята догадался перед расставанием с Еленкой попросить её его осмотреть, но она не нашла на одежде ни единого пятна крови – длинное древко рогатины уберегло. Никто по его виду не смог бы сказать, будто он провёл ночь как-то необычно.

Подъехав к Сумежью, первым делом Воята завернул к Егорке, чтобы вернуть самострел и Дрозда. Увидев парня, Егорка вздёрнул брови и покачал головой с видом почтительного удивления, хотя Вояте показалось, что взабыль старый пастух не так уж удивлён. Когда Воята сошёл с коня и стал его рассёдлывать, Егорка подошёл и тронул его за плечо. Воята не хотел снова рассказывать о пережитом – сейчас ему хотелось забыть, заснуть, отдохнуть, а подумать обо всём этом как-нибудь потом. Лучше всего – через пару лет. Но Егорка не задавал вопросов. Своей жёсткой морщинистой рукой он взял руку Вояты и коснулся запястья, где бьючая жилка. Заглянул в удивлённые глаза парня. Посмотрел, а потом по-настоящему удивился сам.