Знаменитые русские о Флоренции

«Потом синьория – народоправство. Все трезво, жестко, без мечтательности. И – расцвет искусств и ремесел. Как понять, что в такой полный час истории, в такой корыстной и упоенно-творческой Флоренции все высшие достижения говорят о том, что нельзя жить на свете, тянутся прочь? Таков Боттичелли. Как и вся Флоренция, он – дерзновение творчества, создания не бывшего. Потому впервые и сюжетыу него свои, не одни традиционные Мадонны, и тоска одиночества потому. Молча стоим вдвоем над «Весною», этой бессолнечной, призрачной весною, за которой не будет лета, не будет жатвы. В Уффици, минуя залы, картины, Николай Александрович быстро ведёт меня к одной, им отмеченной. Поллайоло. тристранника, трехразных возрастов, три скорбно-задумчивые головы. О чем скорбь? Куда их путь? А вот эта его же на высоком цоколе Prudentia: руки и ноги аристократически утончены, широко расставленные глаза с холодным, невыразимо сложным выражением? Каким? Оглядываюсь на друга. Впился пальцами (аж побелели они) в портсигар, давая исход молчаливому волнению. Как же властно над ним искусство! Флоренция мне ключ к нему. Он – к Флоренции. Но я изнемогла от усталости, от впечатлений. Домой! Еще десять минут, упрашивает он. Сердится он и влечет меня прочь из Уффици узкими улочками, где едва разминуться с медленно пробирающимся трамваем, в церковь, в Бадию; не давая мне окинуть ее взглядом, к одной, одной только филиппиниевской фреске: явление Богоматери св. Бернарду. Женский хрупкий профиль. Но он торопит меня смотреть на ее руку: так глубоко прорезаны пальцы, так тонки, что кажется, сохраняя всю красоту земной формы, рука эта уж один дух, уже не плоть. И восторг в глазах Бердяева выдает мне его тайну – ненависть к плоти, надежду, что она рассыплется вся (аминь, аминь, рассыпься…) Беру его под руку, чтобы умерить, затормозить его бег. «Ну да, конечно, вы Рима любить, понять не можете…»Додумала это в мои одинокие блуждания по Риму. Если Флоренция вся порыв, напряжение воли, преувеличение творческих возможностей человека, то Рим – покой завершённости. Созидался-то и он жестокой волей Империи, корыстью и грехами пап, замешан на крови и зле, но время, что ли, покрыло всё золото – тусклой патиной, не видно в нем напряжения мускулов, восстания духа, невыразимая всеохватная тишь. Земля – к земле вернулась…»

Палаццо Даванзатти.

Палаццо Даванзатти. Интерьер.

Именно итальянским путешествием 1911-1912 гг. была навеяна одна из самых известных книг Н. А. Бердяева – «Смысл творчества. Опыт оправдания человека» (ідіб). Позднее, в своей работе «Самопознание. Опыт философской автобиографии» (1940) Бердяев вспоминал: