Знамя, 2008 № 08

“Толстой был прежде всего литературным работником, готовым взяться за любое дело, чтоб заработать”, - пишет Варламов. Действительно, он не гнушался никакими жанрами. Уже живя в СССР, писал не только исторические романы, научно-фантастические повести, рассказы, но и сказки для детей, пьесы, киносценарии и даже балетные либретто. (Не забудем еще, что в Великую Отечественную, как и в первую мировую, Толстой был фронтовым корреспондентом). Но почему подобное перечисление всегда заканчивается у автора биографии словами “…чтобы заработать”?

“С самого начала, - пишет Варламов, - на литературу он смотрел как на основной источник благосостояния своей семьи”. (А семья у Толстого была большая - вместе с домочадцами человек десять). “Писательство считал профессией”.

Хорошо это или плохо? Для заработка писали, бывало, и Пушкин, и Чехов, и Булгаков, да кто только не писал! Все зависит от того, талантливые строки выходят из-под пера писателя-“профессионала” или халтура.

Из всего написанного Толстым безусловно положительной оценки Варламова заслужили только три вещи - повесть “Детство Никиты”, роман “Петр Первый” и сказка для детей “Золотой ключик” (с оговорками, касающимися первоисточника и перевода). Все остальное, по его мнению, художественно несостоятельно, или вовсе - халтура. То и другое в творчестве Толстого, конечно, имело место, он и сам этого не скрывал, писал, например, Бунину: “Подрабатываю на стороне и честно, и похабно…”. Но все же строг Алексей Николаевич Варламов к Алексею Николаевичу Толстому, ой, строг…

Страницы, которые он отводит разбору произведений Толстого, напоминают школьный учебник литературы и хрестоматию вместе взятые. Краткий пересказ содержания, длинные отрывки из текста, обстоятельства написания и публикации, реакция читателей-современников.

О том, как именно работал Толстой, сказано в книге меньше всего, хотя благодатный материал для этого существует - хотя бы его статьи о литературном творчестве, обращенные к начинающим писателям, где он подробно рассказывает о таких важных вещах, как зарождение замысла, сбор материала, построение сюжета, нахождение языковых характеристик героев. Варламов этих статей практически не касается, повторяя вслед за современниками, что Толстой был “талантлив брюхом” (Ф. Сологуб), “бессознательно талантлив” (Г. Адамович). Между тем, в упомянутых статьях о литературе виден весьма прагматичный писатель, имевший свою четкую систему работы над словом, фразой, осознававший свой талант и умевший им прекрасно распоряжаться.

Из этих статей, как и из всего творчества Толстого, видно, что литература и только она одна была для него главным содержанием, целью и смыслом жизни. Кажется, даже самые неприглядные свои поступки он совершал, в конечном счете, ради того, чтобы оставаться писателем, иметь возможность писать и печататься.

Помимо таланта и “фантастической работоспособности”, у Толстого было еще одно отличительное свойство, запомнившееся современникам и принесшее ему скорее дурную, чем добрую славу. На этом свойстве Варламов делает особый акцент, живописуя, как его герой ел-пил-гулял, шутил и хулиганил, в какие неприглядные истории попадал, в каких был замешан скандалах.

Скандалы расписываются во всех подробностях, независимо от того, какое отношение имел к ним Толстой - непосредственное, косвенное или вообще никакого. Такова занимающая целую главу история с хвостом обезьяны, отрезанным в 1911 году от маскарадной шкуры. (В сущности, Толстой был ни при чем). Такова известная мистификация с Черубиной де Габриак, к которой он также не был причастен. Все эти “маскарадные” скандалы вполне безобидны и характеризуют не столько Толстого, сколько нравы дореволюционного литературного Петербурга.

Другое дело - скандальные истории, сопровождавшие пребывание Толстого в Париже и Берлине и подготовившие его разрыв с эмиграцией. Подробнее всего описан почему-то скандал, связанный с опубликованием частного письма К. Чуковского к Толстому, за что последний подвергся дружному остракизму в эмигрантской прессе. Строго говоря, это были уже не литературные скандалы, а идейные разногласия. По мнению Тэффи, “если бы не поднялась против него такая отчаянная газетная травля, он бы, пожалуй, в Россию и не поехал”.

Советский период биографии Толстого также отмечен чередой скандалов, одному из которых посвящена глава “Тот, кто получает пощечины”. Множественное число тут неуместно, так как речь идет об одной, но ставшей знаменитой “пощечине Мандельштама”, полученной Толстым за несправедливое, по мнению поэта, решение третейского суда. Автор предпринимает целое расследование, из которого делает два более или менее существенных вывода. Первый: Толстой отнесся к происшедшему равнодушно, не мстил Мандельштаму и уж во всяком случае не был причастен, как полагали некоторые, к его аресту в мае 1934 года. Никаких документов или свидетельств на этот счет не приводится (вероятно, их и нет). Вывод второй: “По большому счету, это была пощечина неудачника человеку удачливому”. Об этом можно спорить.