Знамя жизни

Саша просматривал в папке какие-то бумаги и не слушал. Дедюхин огорчённо вздохнул и прошёл в кабинет, смело прикрывал хорошо ему знакомую, обтянутую чёрным дерматином, толстую и тихую дверь. Он повесил пальто, потёр ладонью лоб, поперёк которого розовой стёжечкой лежал надавленный фуражкой след; пригладил и без того гладко зачёсанные кверху волосы льняного цвета; прошёлся к окну и обратно, — почему-то каждый раз, оставаясь один в этом кабинете, Дедюхин подолгу прохаживался, много раздумывал и делался добрее обычного. Ходил он по кабинету медленно, прислушивался к скрипу сухих подошв — левый ботинок скрипел как-то так удивительно певуче, точно выговаривал: «а ты не ходи, а сиди, а ты не ходи, а сиди…» «Ещё посижу, успею, сидеть нетрудно, — думал Дедюхин, подходя к столу. — А вот обдумать, как бы лучше помочь тем, кто там, в коридоре, и для кого «пятница»… Да это сложнее. Два старика с палками, истинные ходоки, пришли — и куда? К нам, к партийным руководителям… По сапогам видно — прошли не один десяток километров. Наверно, райсобес не выдаёт пенсию, захлестнул стариков волокитой, и вот они тонут… Ну, ничего, мы разберёмся… у нас не потонут…»

С этими мыслями он картинно, несколько набок наклонил голову и увидел в тёмно-синем стекле, которым был накрыт стол (цвет не стекла, а сукна), своё лицо. На нём явилась заметная новизна: она во всём — и во взгляде, задумчивом и строгом, — взгляд оратора, только что взошедшего на трибуну; и в повороте головы — такие повороты можно встретить разве только на фотографиях, выставленных на улицу в широченной раме с надписью: «Электро-фото любых размеров и поз»; и, наконец, в улыбке доверчивой и простой, а если сказать более точно — то в улыбке ясной и самобытной…

И опять в груди теплилась радость, и в сознании рождались высокие помыслы, смелые желания — хотелось сделать что-то такое, чтобы узнали — нет, не только в крае — в крае это само собой — а и в Москве!.. И видится ему: он идёт по улице, а народ, встречаясь с ним и приветствуя его, говорит: Кирилл Михайлович, как же вас благодарить!.. Или: Э! Если бы все вот так заботились о людях, если бы все так старались… Простой пример: пришли два дряхлых старика; где они только не были со своей жалобой, даже в редакцию ходили, и никто не мог им помочь, а он выслушал и сразу… И тут же откуда-то случайно долетело до уха: вот это секретарь — куда там Тутаринову, а он же ещё не первый, а второй, а вот если бы первый…

Дедюхин задумчиво смотрел в окно. Хотя он вообще и не одобрял установленные Тутариновым постоянные «пятницы», но сегодняшняя пятница казалась ему особенно нужной: он был уверен, в этот день и Сергей Тутаринов не смог бы так, как он, Кирилл Дедюхин, запросто поговорить с народом, да и не только поговорить, а и разрешить все запутанные жалобы, все просьбы и споры сразу, без каких бы то ни было проволочек…

В дверях неслышно появился Саша и сказал:

— Возьмите трубку. Сергей Тимофеевич на проводе…

Дедюхин молча прислонил к жёсткой раковине уха холодную и гладкую телефонную трубку.

— Да, я… слушаю.

Знакомый, но чуть слышный голос говорил:

— Меня задерживают непредвиденные дела… Приеду только завтра под вечер. Организуйте встречу рощенцев — они выезжают завтра. Пригласите утром людей из колхозов. Пусть играет оркестр. Хорошо было бы главную улицу украсить знамёнами, лозунгами…

Дедюхин кивал головой и говорил:

— Сделаем… Будет и оркестр. Всё будет в порядке. Я беру на себя… Да! Сергей Тимофеевич, а как же с машинами — дают или не дают?

В трубке тот же далёкий голос:

— Не волнуйся… Волнение ещё впереди. Всё обернулось совсем не так… Приеду — расскажу.

Дедюхин хотел сказать Сергею, что «пятница» и в его отсутствие не отменена, но далёкий голос оборвался. «Так, так, — волнение ещё впереди, всё обернулось не так, — Дедюхин вышел из-за стола и начал неспеша прохаживаться от окна к дверям. — Значит, не приняли — факт печальный… Да! Как я говорил, так оно и вышло Вот тут и не горячись, и не волнуйся…»

Он ходил, думал и прислушивался к скрипу ботинок, — левый опять напевно советовал: а ты не ходи, а сиди, а ты не ходи, а сиди…

Подойдя снова к столу, Дедюхин потянулся рукой к белой кнопке, похожей на перламутровую пуговку. Как только твёрдый палец нажал эту пуговку, дверь бесшумно распахнулась и появился Саша.

— Александр, — сказал Дедюхин ласково, — я думаю, мы начнём приём со стариков. Ты их пригласи вне очереди, а потом уже установи очередь, чтобы был порядок…

— А стариков нету… ушли.

— Как — ушли? А куда? Что-нибудь же они сказали?

— Тот, что с бородой, сказал, что у них личное дело к Сергею Тимофеевичу. А другой повторял что-то непонятное… кворум, кворум, а к чему это — не знаю.

— Странно… Тогда пригласи паренька… Того, что в кепке. Не знаешь, что там у него?

— Лысаков обижает. — Саша склонил голову. — Заставляет пахать, а удобрение — лежит в кучах. Ну, он и примчался. Я звонил Лысакову — люди посланы. Пока парень вернётся — удобрение будет разбросано.

— Он что же — пешком?

— На велосипеде.