Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Лишение права представительства в Думе и постоянно растущее количество поселенцев в степи также сыграли на руку издавна применяемой казахской интеллигенцией политике назидания. Собственно, это и было главной идеей сочинения Абая «Цара сез»: казахи сами позволили оставить себя позади из-за своей лени и невежества. В эпоху переселения, когда интеллигенция только и делала, что бранила свою предполагаемую аудиторию, свидетельства о том, что это истинная правда, только множились. В 1909 году поэт и публицист М. Дулатов (1885–1935), учитель по профессии, опубликовал сборник стихов под названием «Оян қазақ!» («Пробудись, казах!»), открыто намекая, что желает, чтобы дремлющее население пробудилось от сна и выступило против переселения [Sabol 2003:66–67; Ахметов 1996]. 30 сентября 1910 года Б. Каратаев писал А. Букейханову, что «невежество и кочевническое бескультурье» казахского народа представляют такую же угрозу его существованию, как и переселенческие чиновники [Цойгелдиев 2004–2007,1: 88–89]. Букейханов, со своей стороны, так прокомментировал избирательный закон от 3 июня 1907 года: «Казахский народ невежественен и непригоден для Думы – верно сказано» [Субханбердина 1998: 27]. Все подобные заявления содержали скрытый вопрос, над которым отчаянно бились казахские интеллектуалы, хотя их ответы так же отчаянно разнились: что делать, чтобы казахский народ стал менее невежественным и более пригодным? Как он мог бы стать «умелым» (өнерлі) или, как выразился один анонимный автор, «достойным… звания граждан великой России, нашей возлюбленной родины (отан)?»[Субханбердина, Дэуггов 1995: 82].

Отвечая на все эти вопросы, каждое из изданий – журнал «Айкап» («Зеркало») и газета «Цазак» («Казах») – в основном придерживалось своей линии, причем в каждой в разных пропорциях сочетались географический детерминизм и социальный эволюционизм. Хотя это были противоположные линии, кое в чем они совпадали, и ни одно из этих изданий полностью не отвергало оседлость[533]. Время кочевничества прошло в силу политических обстоятельств и естественных законов. Это, однако, не означало, что существовало согласие в том, какой тип оседлости лучше всего подошел бы казахам на их земле. Одна группировка («Айкап») склонялась к тому, чтобы почти полностью отказаться от скотоводства в пользу развития земледелия, тогда как другая («Казах»), напротив, выступала за оседлое, интенсивное и ориентированное на рынок скотоводство. Если конечная цель – самоусиление путем просвещения и оседания на земле – была единой, то представления авторов этих изданий о местной среде сильно различались.

Группа вокруг «Айкапа» в целом демонстрировала меньшую озабоченность качеством земли как таковой, чем отходом казахов от кочевого скотоводства. В каждом уголке степи, утверждал один из авторов журнала, казахи открывали для себя целый ряд занятий, выходящих за рамки традиционного скотоводства, занятий, возможных только при полном отказе от кочевничества:

Посмотрев на кокандских казахов, я увижу казахов, ставших владельцами огромных садов, начавших сеять рис и хлопок, живущих очень хорошо. В Астрахани они живут рыбной ловлей на побережье, в Троицке, Атбасаре, Петропавловске, Омске, Семее, Заречном и Караоткеле казахи живут торговлей; я вижу, что наши юноши, получившие образование, работают делопроизводителями, переводчиками, писарями, секретарями, учителями, фельдшерами, врачами, адвокатами, судьями и инженерами [Там же].

Точно так же более поздний автор под псевдонимом «Цазакемес» («Не казах») утверждал, что казахи всегда отличались экономическим разнообразием: кто-то сеял, кто-то разводил скот, кто-то кочевал, кто-то – нет [Там же: 172]. Таким образом, оседлость и хлебопашество не так уж чужды историческому опыту казахов. Скорее, рассматривая казахов как часть всеобщей истории, можно сказать, что они должны были осесть. Повсюду, когда плотность населения увеличивалась, люди селились на земле. Почему казахи должны быть другими? [Там же: 102].