Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Примерно через сто лет после того, как Абулхаир-хан «подчинился» российскому правлению, царские чиновники и ученые выработали твердый набор представлений о кочевничестве и связанных с ним проблемах, хотя некоторые аспекты этой общей картины в ретроспективе кажутся маловероятными или просто ошибочными. Споры вызывал сам статус кочевого образа жизни казахов: неизменен ли он или потенциально поддается изменению? Вскоре геополитические сдвиги и перестановка внутренних приоритетов придадут этому вопросу особую важность.

С одной стороны, в первые сто лет своего сюзеренитета над Казахской степью, каким бы номинальным он ни был, Российская империя продуцировала хоть и ограниченные, но полезные знания о казахах и земле, которую они населяли. История подчинения казахов русскому престолу, писанная по ходу событий, полностью оправдывала присутствие России в регионе. Знаний о местности, пусть даже приблизительных и неполных, хватало для того, чтобы они служили путеводителем по самым важным маршрутам и по местам, где находились наиболее влиятельные роды и их вожди[83]. Сложное сплетение фактов и стереотипов о кочевой жизни было достаточно гибким, чтобы оправдать любой подход к государственному управлению, который мог показаться желательным: цивилизаторский, если казахи рассматривались через призму эволюционизма, или силовой, характерный для приграничных районов, если на первый план выходил географический детерминизм. Царское правительство видело Казахскую степь достаточно ясно, чтобы поддерживать над ней номинальный контроль, контроль, который, несмотря на периодические восстания казахов, по-видимому, становился все сильнее.

В то же время в глаза бросаются некоторые серьезные лакуны. Данные по численности населения всегда были не более чем предположительными, а сведения об окружающей среде – плохо систематизированными. Попытка объять обширную территорию, состоявшую из нескольких отличных друг от друга географических зон, жители которой подвергались разнообразным влияниям извне, приводила к массе противоречий. К 1840-м годам по вопросу о том, какой образ жизни возможен в степи, а также относительно цивилизационных возможностей ее обитателей сохранялись принципиальные разногласия. На ранних этапах имперского правления эта неопределенность была продуктивной или, по крайней мере, не фатальной. Но она создала серьезные проблемы, когда в 1860-е годы с завоеванием Туркестана завершилось кольцевое окружение степи, что сделало ее внутренней провинцией империи.

Российская империя покорила Казахскую степь без четко определенных намерений; более того, она покорила степь, не зная, что, собственно, последняя собой представляет. 1850-1860-е годы были для империи временем лихорадочной научной и законодательной деятельности; появлялись новые институты, поддерживающие исследования, которые, как можно было надеяться, могли помочь преодолеть все более очевидные трудности [Lincoln 1982: 91-101]. Административные реформы, проведенные в степи в 1860-е годы, стали испытанием для этой новой эры производства знаний: смогут ли ученые и чиновники выйти за рамки общих и противоречивых фактов, чтобы выявить положительные и полезные факты о регионе?

Глава 2 Информацинная революция и административная реформа, ок. 1845–1868 гг

В своем трехтомном статистическом описании Области сибирских киргизов (упраздненной и разделенной на новые территориальные единицы в 1868 году, как раз в год публикации книги) ничем не примечательный офицер царского Генштаба Н. И. Красовский размышляет о значимости своего труда в сравнении с предшествовавшими ему исследованиями: