Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Иными словами, когда писался труд Левшина, то есть в первой трети XIX века, казахи не считались благородными дикарями. Они считались просто дикарями, и, как едко отмечал Левшин, если бы Руссо «прожил несколько месяцев» среди казахов, он, возможно, не потратил бы впустую столько слов, рассуждая на эту тему [Там же: 68–69][75]. Это по собственной воле они страдали, бедствовали и тормозили свое развитие [Ханыков 1844: 24]. Кочевое скотоводство было фактором, лишь вопреки которому империя могла преуспеть в степи.

Негативный взгляд на кочевое скотоводство еще более упрочился, когда ученые и чиновники подпали под влияние вдохновленной Просвещением социально-эволюционистской телеологии, согласно которой кочевое скотоводство было лишь небольшим шагом вперед по сравнению с охотой и собирательством и все еще далеко отставало от оседлого образа жизни, при котором основными занятиями были земледелие или торговля[76]. Прегрешения кочевников против порядка и гражданского развития, казалось, были многочисленны и не ограничивались применением чахлой системы правосудия, которой заправляли несколько влиятельных «шишек». Врач А. Ягмин открыто написал об этом в небольшой книге, посвященной бывшему губернатору Оренбургской области В. А. Перовскому:

История наук и искусств, а следовательно и медицины, у каждого народа, начинается с историею его гражданственности. Вот почему, где не возникла еще гражданственность, там напрасно стали бы мы искать наук и искусств, принимая слова эти в настоящем их значении.

Истину эту подтверждают самым очевидным образом Киргиз-Кайсаки собственным своим примером. До сих пор они, составляв отдельный от образованных наций народ, чуждались сих последних, и, избегав всякого с ними столкновения, оставались в грубом и почти диком состоянии. Причины тому заключались: во-1-х, в кочевом характере Киргиз-Кайсаков, общем свойстве Магометанских народов, к числу которых они принадлежат по своей вере; во-2-х, в самом географическом положении их страны, потому что река Сыр, или Сейхун, отграничивала это племя от племен оседлых, и земли, лежащие от Земли Киргиз-Кайсаков на Севере и Северо-Востоке, всегда были обитаемы народами кочевыми [Ягмин 1845: 41–42].

Таким образом, кочевничество противоречило необходимым условиям интеллектуального или культурного прогресса[77]. Оставалось лишь множество абсурдных суеверий и обрядов, которые в лучшем случае изредка оказывались полезными, а в худшем были опасны[78]. Не допускало оно и полноценного развития религиозной иерархии, которая могла бы смягчить мораль и заострить умы, – типично екатерининская идея, сохранявшая приверженцев до первой половины XIX века [Crews 2006: 31–91]. Кочевники в лучшем случае были невежественными мусульманами, а в худшем – и вовсе не мусульманами, а недавними язычниками, у которых не было собственных мулл и мечетей [Георги 1799:140; Левшин 2005:40]. Суть их религии заключалась не в гражданском порядке, а в нескольких легко имитируемых обрядах (омовение, обрезание, отказ от свинины) и глубоко укоренившихся неприятных предубеждениях против русских и других «неверных»[79]. Для чиновников, полагавших, что с азиатами можно справиться исключительно силой, не было лучшего аргумента в пользу их взглядов.