Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

В каждом роду правит среди них тот, кто богатейший и считается среди них самым разумнейшим, но поскольку названия этих кланов происходят от самой их древности, а поскольку они очень многолюдны и обитают на немалых окружностях, их можно сравнить с нашими уездами и волостями, имея своих особых администраторов, которых они называют старейшинами. Они объединяются для достижения единой цели только в тех случаях, когда в этом есть неизбежная необходимость или этого требует благо всего рода… Каждый казах знает, к какому роду принадлежит, и от рода к роду не переходят [Там же: 201].

Такой порядок не предотвращал конфликтов между родами, несмотря, как утверждал Левшин, на их самые благие намерения [Левшин 2005: 12]. Напротив, столкновения из-за территории и ресурсов происходили часто, в угоду гораздо более узким политическим и экономическим интересам [Там же: 63,155]. Но как сезонные миграции, так и конфликты, узаконенные традициями поколений, имели, по крайней мере, форму и логику: сезонные перемещения родов и частей родов имели установленные маршруты, с остановками в урочищах, на которые каждый род имел традиционное право пользования[68].

Собственно, организация и самоуправление казахов во многих аспектах определялись именно кочевым скотоводством. Однако царские наблюдатели отзывались об институтах, порожденных кочевой мобильностью, в основном отрицательно. Не имея писаных законов в силу своей неграмотности и мнимого невежества, казахи разрешали споры через народных судей, по одним версиям – на основании «естественных законов», по другим – исходя из «установленных обычаев и законоположений Корана»[69]. Со временем, благодаря публикациям А. И. Левшина и Г. И. Спасского, возникло приблизительное представление о существовании свода норм обычного права «Жеты Жаргы», созданного при Тауке-хане (годы правления 1680–1715), где устанавливались меры наказания за различные преступления (включая кун, выкуп за убийство) [Спасский 1820: 130–131][70]. Позднее, основываясь на этом представлении, царские чиновники поставят перед собой неосуществимую задачу по уточнению и кодификации обычного права[71]. Однако вначале наблюдатели были более склонны отмечать практические проблемы: слабая исполняемость решений, основанных на обычном праве, вынуждала недовольные тяжущиеся стороны и их родственников прибегать к обычаю «баранта» (каз. барымта) – захвату скота как способу мести за обиду или компенсации за причиненный ущерб. Этот обычай, наиболее часто практикуемый во время летних и осенних миграций, неизбежно благоприятствовал сильному [Рычков 1896: 268; Броневский 1830: 79–80; Ханыков 1844: 59][72]. Безусловно, кочевой образ жизни обычно сопряжен со слабой управляемостью, и часты ситуации, когда преобладает право сильного; люди, недовольные своими вождями, просто бросали их ради других, тех, что лучше соответствовали их «диким» наклонностям, – привилегия, которой оседлые народы были лишены [Мейендорф 1975: 41–42; Левшин 1832: 241–242; 2005: 127].

Такая система доморощенного правосудия и управления могла бы в подходящем контексте снискать некоторую долю одобрения в духе Руссо, как восхваление простой и первозданной морали людей, живущих в естественном состоянии согласно естественным законам[73]. Но, похоже, исследователи первой половины XIX века не распространяли подобные представления на казахов и степь. Самое большее, что они могли сделать на пути культурного релятивизма, – это отметить, что слабость казахских правителей потенциально вынуждала чиновников прибегать к стратегии «разделяй и властвуй», и на словах признать баранту ритуализированным, регулируемым явлением в жизни казахов, а не бесконечной чередой краж и убийств[74]. Царские наблюдатели обратили внимание на существование правящей элиты – «белой кости», представители которой имели наследственное право на высокие должности (ханов или султанов), и стремились вступить с ними в союз, чтобы стабилизировать то состояние власти, которое Левшину представлялось анархией [Левшин 1832, 3: 156, 167–169; Султангалиева и др. 2014: 4–5].