Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Подобные местные инициативы в обязательном порядке обсуждались параллельно с теми, что в эпоху Великих реформ исходили из Санкт-Петербурга. В ходе дискуссий, которые привели к осуществлению в России судебной реформы 1864 года, предусматривающей упрощенное, публичное, состязательное судопроизводство, необходимо было определить применимость принципов, лежащих в основе деятельности новых судов, к регионам за пределами европейской части России. С этой целью в 1863 году Главное управление Западной Сибири поручило своему специальному распорядителю И. Е. Яценко в сопровождении русского-ворящего казаха знатного происхождения Ч. Ч. Валиханова (1835–1865) провести опрос общественного мнения среди «знатных» людей – султанов, биев и других влиятельных казахов[130]. Большая часть казахской элиты в сибирской степи соглашалась с различными формами регулирования суда биев со стороны царского правительства, о чем добросовестно сообщал Яценко[131].

Однако год спустя Валиханов написал резкую «Записку о судебной реформе» (не публиковавшуюся до 1904 года), где описал то, что наблюдал во время этой ознакомительной поездки. Хотя в 1860-е записка не была опубликована, ее стоит подробно рассмотреть, учитывая связи Валиханова в Санкт-Петербурге и Омске и параллели между его мнением и взглядами других знатных казахов, зафиксированными Степной комиссией[132]. Валиханов явно считал, что жизненный опыт позволяет ему понимать происходящее гораздо лучше, чем Яценко. Валиханов мог похвастаться знанием казахской культуры, особенно обычаев ее верхушки, изнутри. С другой стороны, он много лет воспитывался в Омском кадетском корпусе, а затем состоял на службе у царского государства (в основном на ниве науки), благодаря чему мог близко познакомиться с основными принципами и целями институтов царской власти. Так, он порицал наивное предположение Яценко, будто «мнение казахов» едино и беспроблемно. Но в понимании Валиханова богатые и влиятельные стремились сохранить и даже преумножить свое влияние, и формализация традиционного суда биев была для них просто еще одним средством этого достичь [Валиханов 2007:134]. Суд биев, который Валиханов оценивал положительно как быстродействующую, неформальную и беспристрастную институцию, мог бы сыграть положительную роль в жизни казахов только в том случае, если бы он оставался независимым от государства, которое знать, несомненно, попытается использовать в своих интересах. Таким образом, с точки зрения Валиханова, бюрократизация и регулирование суда биев не несли никакой цивилизаторской миссии, но потворствовали злоупотреблениям со стороны худших претендентов на эту должность, и ситуация будет оставаться такой, пока казахи не продвинутся дальше в интеллектуальном и цивилизационном развитии [Там же: 144]. В этой ситуации орган, призванный постепенно привносить в степь дух гражданственности, может добиться лишь прямо противоположного из-за неспособности царского государства тщательно учитывать местные условия[133].

Тем не менее, несмотря на разногласия по поводу точной реализации предлагаемых мер, предложения по реформе как на местном, так и на центральном уровнях теперь касались того, какой вариант суда биев лучше всего отвечает интересам столицы. Все эти дискуссии проходили в контексте на удивление благожелательной оценки суда биев царской администрацией. Правда, некоторые комментаторы считали якобы общенациональную склонность казахов к взяточничеству веским доводом против полной независимости суда биев [Завалишин 1867:63–64]. Другие же утверждали, что в областях с меньшим вмешательством государства «благодетельной» мерой к быстрому развитию казахов послужит «оставление неприкосновенным собственного внутреннего управления и суда биев» [Венюков 1861: 86]. Таким образом, настойчивые призывы Валиханова, считавшего сохранение независимости суда биев на том этапе развития исторической необходимостью, не была одиноким и никем не услышанным голосом коренного жителя, приверженного к национальным обычаям. Скорее, он выражал реальные и разделяемые многими сомнения в приемлемости навязывания казахскому обычному праву российских бюрократических форм. Более того, бии часто фигурировали в русских путевых заметках той эпохи как представители местной знати, с которыми русские могли бы сработаться, как полезные источники информации и соратники в различных официальных и частных миссиях [Небольсин 1854: 303; Семенов-Тян-Шанский 1946: 154–155]. Короче говоря, если отдельные бии допускали ошибки и точный статус этого института обычного права по отношению к царским административным органам оставался под вопросом, в целом общее мнение склонялось в пользу его сохранения.