Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

И ученые, и чиновники полагали, что важнейшим фактором для различения казахов и «татар» служит отсутствие рациональности. Если последние были, в глазах Григорьева и Ильминского, фанатичными мусульманами, враждебными всему русскому, то казахи были не так уж далеки от русских, талантливы и способны постепенно цивилизоваться. Алтынсарин рассматривал с этих же позиций брачные и погребальные обряды казахов, описанные им в общих чертах. По его мнению, обряды, которые можно было бы назвать избыточными и экзотическими, были объяснимы и понятны в рамках логики тех, кто их придерживался[226]. Многоженство было разумной реакцией на бесплодие или отсутствие романтической любви, а не пережитком варварского патриархата. Точно так же брачные табу и обручение детей до их совершеннолетия создавали союзы, которые служили для предотвращения междоусобных распрей [Там же: 103–104]. Однако объяснение логики местных практик не означало их одобрения. Алтынсарин порицал обычаи, которые считал вредными или устаревшими, например, ограничение общения новоприбывших невесток (келин) с родственниками их мужей [Там же: 108–109, 116]. Как бы то ни было, в этих очерках он показал себя мыслящим посредником (а не пассивным наблюдателем), представляющим как внутреннюю логику, так и недостатки своего объекта описания. По версии Алтынсарина казахский этнос был уникальным и рациональным, но также открытым для улучшения извне: эту последнюю мысль он как просветитель старался донести до царской администрации. Подчеркивание рациональности казахов одновременно подтверждало их отличие от татар, которых так опасались (а также от туркестанских мусульман), и оправдывало цивилизаторскую миссию России в степи. Эти идеи могли также послужить подспорьем для конкретных требований о финансовой и институциональной поддержке со стороны имперской администрации. Неудивительно, что некоторые чиновники, склонные к вмешательству в дела степи, одобряли их.

Авторитет Алтынсарина в описании казахов как сплоченной группы был оспорен и сочтен ограниченным не другими казахами, а русским автором и бывшим знакомым Алтынсарина по Пограничной комиссии В. Н. Плотниковым. Плотников, хотя и утверждал, что одобряет статью, нашел в работе Алтынсарина много поводов для критики. Сосредоточившись на незначительных деталях и подчеркнув разнообразие казахских обычаев, он сформулировал свои возражения с позиций, выдвинувших на первый план расхождение в взглядах на цель и правильное представление этнографических данных: ошибки были допущены, «вероятно, оттого… что статью свою г. Алтынсарин писал как общий очерк киргизской свадьбы, не имея в виду научных целей» [Плотников 1870: 122, курсив мой – Я. К.]. По мнению Плотникова, «научный» очерк должен был быть более подробным; недостаток он видел в том, что Алтынсарин по своему усмотрению выбрал определенные обычаи как репрезентативные, тогда как ему следовало беспристрастно описать все, что он наблюдал. Таким образом, Плотников усомнился в том, что Алтынсарин с его субъективным взглядом «изнутри» способен лучше других рассказать ученой публике о степи. Отдавая приоритетное место научным идеалам объективности, Плотников намекал, что прежде чем счесть отчет Алтынсарина «научным», необходимо снабдить его толкованием и комментарием более образованного русского управленца.

В каком-то смысле этот эпизод характеризует важную тенденцию в административной деятельности Алтынсарина. Его лингвистические и этнографические изыскания выходили за рамки определения уникальности казахской культуры; Алтынсарину в первую очередь необходимо было убедить свою аудиторию в существовании дискретной единицы под названием «казахская культура», характеризующейся узнаваемыми словами и практиками. Но он был далеко не единственным деятелем, участвовавшим в этих проектах, и если одни соглашались с тем, что такой партикуляризм, выражаемый в рамках империи, желателен, то другие могли оспорить его взгляды с помощью других интерпретаций алфавита, религии, языка, экономических перемен и т. д. Этническая и административная иерархия российского империализма в степи создала проблему в восприятии как Алтынсарина-писателя, так и Алтынсарина-чиновника. Начинания и идеи, входившие в широкий репертуар научных и административных кругов, имели хорошие шансы быть услышанными и создавали для подданных империи возможность выбора. Эта система была гибкой, но внутренне ограниченной.

Обучение и воспитание: казахская идентичность для империи