Знание-сила, 1997 № 01 (835)

Уровень насыщенности звукоповторами и континуальность эвфонии в «Слове» отвечают типологии европейской поэзии эпохи крестовых походов. Для меня же было очень важно, что они дают принципиальное решение проблемы, еще сравнительно недавно очень горячо обсуждавшейся «слововедами»: проза это или поэзия. Если опираться на «принцип звуковых повторов», сформулированный еще в двадцатых годах гениальным русским лингвистом Е. Д. Поливановым, ответ однозначен: это поэзия, это маркированная поэтическая речь, а в определенном смысле и стихотворная речь. Ведь и привычная всем нам концевая рифма представляет собой периодически проявляющийся звукоповтор. В отличие от такого способа связывать в единство стихотворные строки, над убогостью которого издевался в свое время В. Маяковский, в «Слове» используется несравненно более богатая и искусная система звукоповторов, причем выявляется одновременно несколько цепочек звукоповторов на основе различных согласных и гласных, можно сказать, ряд многократных рифм, которые я определил как эвфонические линии, образующие как бы разноцветное плетение вдоль линейной протяженности текста. Звукопоэтическая целостность и насыщенность «Слова» обещают многое в истолковании «темных» мест, в исправлении накопившихся за века искажений в написании отдельных слов и выражений, в решении спорных вопросов так называемых перестановок. В этом направлении другими исследователями и мной сделаны только первые шаги, но оно сулит, по моему убеждению, замечательные результаты.

Эвфоническая система «Слова» — если не шарахаться как черт от ладана от мысли о возможном влиянии на нее «иноземных» культур — объективно обнаруживает глубокое и органическое родство и с развитой звукописью в ранней и классической римской поэзии, и с древнегерманской, древнеанглосаксонской, древнеирландской поэтической техникой. Вместе с тем по особенностям звуковой организации «Слово» представляет собой чудом сохранившуюся и весьма представительную ветвь дерева древнейшей индоевропейской поэзии. В этом качестве оно выступает как уникальный источник сведений о практически неизвестной славистике древнейшей поэзии восточных славян, о существовании которой мы знаем исключительно по скупым сообщениям «Повести временных лет».

Открытие же акростишных структур в «Слове» было следствием интуитивных предположений о том, что такое литературное произведение не могло быть создано в глухой, непроточной старице общеевропейского литературного процесса, и подарком судьбы. Разумеется, я понимал, что выявление акростиха в средневековом тексте, подвергшемся неоднократным перепискам и редакциям, носит сугубо вероятностный характер, и постарался аргументировать его присутствие в тексте «Слова» всеми доступными мне средствами, лингвистическими и типологическими. Сохранение акростиха в «Слове» — тоже одно из чудес этого замечательного произведения, сторицей окупающее любые затраты времени на его изучение. Ведь это прямая авторская речь, проявление истинного взгляда поэта на мир, па себя и на своих героев. Это ли не фантастика, это ли не захватывающее приключение — первым узнать сокровенные, тайные мысли гениального человека, жившего за восемьсот лет до нас? Средневековый акростих — всегда в той или иной мере тайнопись и в любом случае — резюме, квинтэссенция содержания и смысла «открытого», так сказать, официального, всем доступного текста.

И. Д.: — Надо признать, что два основных результата вашей монографии просто сенсационны и, что важно, опираются на систему доказательств, которую очень нелегко оспорить. Получив такие результаты, вы, вероятно, не могли и сами не изменить в какой-то степени общий взгляд на «Слово». Выявленные вами элементы поэтики, уровень поэтической техники, о которой шла речь, перемещают «Слово» в совершенно неожиданное культурное и литературное пространство.

А. Г.: — Было бы хвастовством утверждать, что я с самого начала был свободен от влияния традиционных подходов к поэтике и герменевтике «Слова». Книга «Акростих в «Слове о полку Игореве» и других памятниках русской письменности XI—XIII веков» была написана мной во многом со старых позиций. Вместе с тем приведенное исследование показало такую высоту поэтической пробы «Слова о полку Игореве», что стало совершенно очевидно: это произведение не могло появиться в вакууме никому не известной древневосточнославянской фольклорной, тем более — языческой словесности. Оно должно иметь свои книжно-литературные истоки, должно иметь глубокие и древние корни, питающие его роскошную художественную крону.